– Да, да так… И вот на столе я увидел большую картину, только еще не раскрашенную красками. Я не мог рассмотреть лицо, так как не решался подойти близко, но все-таки разобрал, что это была женщина с белым платочком на голове, с таким платочком, как носила твоя мать, Линочка, в Италии. Но в эту минуту в комнату вошел Вернер; он рассмеялся, когда увидел мою вытянутую шею. Он быстро закрыл картину и сказал мне: «Слушай, Яков, теперь ты не должен еще видеть это, скажу тебе по секрету: та, которая нарисована здесь, будет со временем, моей женой!». Ведь он шесть лет прожил в Италии, а там, говорят, удивительные красавицы.
Магдалина неподвижно слушала старика. Прислонив голову к стене сложив на коленях руки, со спущенными веками она походила на спящую.
Наверху музыка продолжалась. Антония пропела еще несколько вещей и даже исполнила колоратурную итальянскую арию. Яков сравнил ее исполнение с тем, как будто кто-то, сломя шею падает с лестницы.
Молодой Вернер давно отошел от окна и вероятно покинул зал, так как его не было видно. На рояле громко в четыре руки стали играть какой-то концерт. Легкий стук в окно привлек общее внимание: это был слуга Вернера, который постучал в окно Якова и подал корзину чудных апельсин от своего барина. Он прибавил, что барин давно послал его, но он не мог исполнить поручение раньше, так как был занят, подавая чай, а теперь обнес вино и освободился. Яков с сияющим лицом подал корзину Магдалине и сказал:
– Видишь, Линочка, меня это радует за тебя… Помнишь, как ты раз до болезни мечтала о такой желтой штуке?
– Да, – сказала девушка, взглянув на старика глазами, полными слез, – я никогда не забуду, как мой добрый Яков купил мне за дорогие деньги апельсин и принес мне его на колокольню. Я была счастлива этому фрукту; мне казалось, что я опять у себя на родине. А теперь я ни за какие сокровища в мире не прикоснусь к этим плодам.
Яков недоумевающее смотрел на девушку, а «Стрекоза», которая всему находила объяснение, дергала Якова за рукав и мигала ему глазами, чтобы он замолчал; она объясняла отказ девушки происшедшей сегодня сценой.
Старик замолчал, принес нож и разделил большой сочный апельсин между обеими старушками.
В доме напротив все стихло: музыка прекратилась, умолкли голоса. Доносились только отдаленные раскаты грома, ночной ветер врывался в открытые окна, трепал белые занавески. Которые словно белые лебеди вылетали из окон и махали своими крыльями в ночном мраке.
«Стрекозе» стало жутко, она начала собираться домой.
Вскоре две женские фигуры, закутанные в большие платки, поспешно направились к выходу. У стеклянной двери, отделявшей лестницу от сеней, стояла Антония, внучка советницы. Она только что поцеловала своих подруг на прощанье и со смехом собиралась убежать наверх; девушки, закутанные в капоры, поддразнивали Антонию ее «обворожительным кузеном»; в эту минуту она заметила «Стрекозу» и Магдалину, испуганно бросившихся в сторону при виде ее. Антония гневно сдвинула брови, прищурила глаза, что придало ее гордому лицу еще более надменное выражение, и приказала одному из слуг, стоявших здесь в отдалении своих господ, узнать, что это за личности и что они здесь делают. Не получая ответа, девушка повернулась к лестнице и тоном балованного ребенка крикнула наверх:
– Бабушка, здесь в сенях какие-то чужие подозрительные люди!
Старая советница в это время медленно спускалась с лестницы, разговаривая с каким-то толстым господином; она ускорила шаг и, недовольно потрясая своим большим чепцом, остановилась подле внучки. Укутанные в капоры подруги Антонии жались к ней, как овечки к своему пастуху; их невинные личики выражали презрение, смешанное с любопытством. Даже слуга приблизился к сгруппировавшимся господам, и, несмотря на свет от лампы, осветил еще своим фонарем уличенных преступниц, чтобы лишить их возможности скрыться в темноте.
Советница бесцеремонно сорвала черный платок с головы «Стрекозы».
– Да ведь это – «Стрекоза»! – воскликнула она неприятным голосом. – А что эта за девица еще с нею? – продолжала она, указывая на Магдалину. – Извольте сейчас же ответить, что вы здесь делаете и что вам нужно?
Магдалина упорно продолжала молчать, а «Стрекозе» страх сковал язык, и она не могла произнести ни одного слова.
– Что же вы молчите? Разве не можете ответить? – вмешался толстый господин с видом важного сановника, сильно стукнув палкой по каменным плитам.
Этот грозный прием развязал язык Сусанне и вернул ей способность говорить. Она, запинаясь, объяснила, что они были в гостях у Якова…
– Вот, дорогой Эгон, – обратилась советница к появившемуся в эту минуту наверху лестницы молодому Вернеру, – вот явное доказательство, насколько справедливы были мои опасения. С водворением здесь этого Якова ты навязал себе большую беду. Теперь под видом его гостей в дом по ночам таскается всякий народ, и скоро надо будет следить за каждой серебряной ложкой.
При этом отвратительном намеке Магдалина подошла к говорящей, платок спустился с головы на плечи, и она с гордым, вызывающим видом и с высоко поднятой идеально красивой головой смотрела прямо в глаза старой советницы. Вернер быстро спустился с лестницы; яркая краска покрыла его щеки, его голос дрожал от негодования.
– Что вы вздумали, тетушка, так незаслуженно оскорблять этих женщин? Разве преступление зайти в гости к знакомым? Я уже неоднократно говорил вам, почтенная тетушка, – в его голосе звучала насмешка, – и теперь еще раз повторяю, что не позволю вам нападать на Якова, а теперь выражаю еще желание, чтобы вы не преследовали и его друзей.
С этими словами он подошел к выходной двери, широко открыл ее и, вежливо поклонившись, пожелал спокойной ночи обеим женщинам, которые поспешно скрылись во мраке ночи.
Вскоре над городом разразилась страшная гроза. Яркие молнии освещали своими белыми зигзагами маленькую комнатку Магдалины. Девушка, бледная, как смерть, сидела на кровати, поддерживая руками голову; роскошные, распущенные волосы покрывали ее словно черной мантией. В ее молодой душе происходила буря сильнее той, которая бушевала на дворе и потрясала стены монастыря.
– Боже мой, Боже мой, какое мне горе с Линочкой! – вздыхала бедная «Стрекоза», входя в комнату Якова. Несколько дней спустя после описанного происшествия.
– Что же случилось с девочкой? – испуганно спросил старик.
– Не думала я, что она мне на старости лет причинит столько горя, – ответила «Стрекоза», обливаясь горькими слезами. – Всю свою жизнь я билась, как рыба о лед, но безропотно переносила все невзгоды, покорялась воле Божьей. Однако теперь у меня нет больше сил терпеть. Линочка хочет уйти отсюда, покинуть меня. И вот теперь, когда мне уже недолго осталось жить, она оставляет меня одну. Некому будет мне закрыть глаза… Ах!… ах!…
