— Опыт они приобретут в сражениях, — заявила я. — А вообще, я хотела сказать…
— Ешь, наконец, свой суп, — опять перебила мама. Но я больше не хотела, чтобы меня перебивали.
— А вообще, я хотела вам сказать, что пригласила обоих братьев к нам на завтра, — и я взялась за свой суп. Я делала вид, что не замечаю возмущенных взглядов, устремленных на меня.
— Кого ты пригласила, дитя мое? — спросила мама.
— Двух молодых господ. Гражданина Жозефа Буонапарта или что-то в этом роде, и его младшего брата, генерала, — храбро повторила я.
— Нужно отменить приглашение, — сказал Этьен, барабаня пальцами по столу. — В такое смутное время не приглашают в дом двух корсиканских авантюристов, ничтожеств, о которых ничего не известно.
— Совершенно неуместно приглашать в дом человека, с которым ты только что познакомилась, да еще в присутственном месте. Нельзя себя вести так. Ты уже не ребенок, — сказала мама.
— Впервые слышу в этом доме, что я уже не ребенок, — заметила я.
— Эжени, мне стыдно за тебя, — сказала Жюли голосом, полным глубокой грусти.
— Но у этих корсиканских эмигрантов нет друзей в нашем городе. — Я взывала к маминому доброму сердцу.
— Люди, о которых мы ничего не знаем. Ты не думаешь ни о своей репутации, ни о репутации Жюли, — вновь вмешался Этьен.
— Думаю, что Жюли это не будет неприятно, — прошептала я, поглядывая в ее сторону.
Жюли промолчала, а Этьен, взвинченный переживаниями этих дней, окончательно вышел из себя и крикнул мне:
— Ты — позор нашей семьи!
— Этьен, она еще ребенок и не понимает, что делает, — вступилась мама.
Тогда я окончательно потеряла терпение. Меня охватил неудержимый гнев. Я крикнула:
— Запомните раз и навсегда — я не ребенок и не позор семьи!
Минуту длилось молчание. Потом мама приказала:
— Немедленно иди в свою комнату, Эжени.
— Но я еще голодна, — запротестовала я. Мама позвонила.
— Мари, прошу вас, отнесите ужин м-ль Эжени в ее комнату. — И мне: — Иди, дитя мое, отдохни и подумай о своем поведении. Ты огорчаешь меня и Этьена. Спокойной ночи.
Мари отнесла ужин в комнату, которую мы занимали вместе с Жюли. Усевшись на кровать Жюли, она засыпала меня вопросами.
— Что произошло? Чего это они на тебя так рассердились?
Она говорит мне «ты», когда мы с ней вдвоем. Она — моя кормилица и любит меня, вероятно, не меньше, чем своего родного сына Пьера, которого отдала на воспитание в деревню.
Я пожала плечами.
— Я пригласила завтра к нам двух господ.
Мари покачала головой.
— Ты сделала правильно, Эжени. Уже пора. Я хочу сказать, для м-ль Жюли.
Мари всегда меня понимает.
— Сделать тебе чашку горячего шоколада? Из нашего запаса, — добавила она шепотом. У нас с Мари есть запас сладостей, о котором не знает мама. Мари потихоньку таскала их из кухни в хорошие времена.
Выпив шоколад, я осталась одна и взялась за свой дневник. Наконец Жюли входит и начинает раздеваться.
— Мама решила принять завтра этих двух господ, потому что трудно отменить твое приглашение, — сказала она с деланным равнодушием. — Но это будет их первый и последний визит в наш дом, должна тебе сказать.
Теперь Жюли стоит перед зеркалом и втирает в кожу лица крем, который называется «Розе-лилиаль». Она прочла, что Дюбарри [4] пользовалась этим кремом даже в тюрьме. Жюли, конечно, не станет Дюбарри…
Вдруг она спрашивает:
— Он красив?
Я придуриваюсь:
— Кто?
— Господин, который тебя провожал.
— Очень красив при свете луны и лампы. Но я не видела его при дневном свете.
Жюли больше не задает вопросов.
Глава 3
Марсель, начало прериаля
(Май, месяц любви, как говорит мама)
Его зовут Наполеон!
Когда я просыпаюсь по утрам, я думаю о нем и лежу с закрытыми глазами, чтобы Жюли верила, что я еще сплю, мое сердце сжимается в комок.
Я влюблена! Я так влюблена!
Я не знала, что любовь можно ощущать физически. Я же чувствую, что мое сердце чуть не разрывается на части.
Но лучше я опишу все по порядку и начну с того вечера, когда братья Буонапарт нанесли нам первый визит.
Они пришли, как мы и договорились с Жозефом, на другой день после моего неудачного посещения Альбита. И, как договорились, вечером.
Этьен, который обычно возвращается домой поздно, на этот раз закрыл магазин пораньше и сидел с мамой в гостиной. Он пожелал показать нашим гостям, что наш очаг находится под опекой мужчины.
Весь день со мной не разговаривали и давали понять, что на меня сердиты. Жюли сразу после завтрака спустилась в кухню и занялась приготовлением пирога. Мама, правда, говорила, что это вовсе не обязательно. Вероятно, она не хотела угощать пирогом «корсиканских авантюристов».
Я на минутку вышла в сад. Весна уже началась, и хоть листьев не было, на сирени уже набухли бутоны. Я взяла у Мари тряпку и вытерла диваны в беседке, на всякий случай… Возвращая тряпку, я увидела в кухне Жюли. Она украшала пирог сахарным кремом, лицо ее покрылось красными пятнами, на лбу блестели капельки пота и локоны, развившись, висели сосульками.
— У тебя неважный вид, Жюли, — не смогла я удержаться от замечания.
— Ну и что! Зато я сделала пирог по маминому рецепту и, надеюсь, он понравится нашим гостям.
— Я не о пироге говорю, а о тебе. Ты разлохматилась и вся в поту. Когда придут эти господа, ты будешь пахнуть кухней, и… — я умолкла. Вмешалась Мари:
— Господи, Боже мой! Оставьте в покое пирог, м-ль Жюли. Идите лучше в спальню и припудрите нос. Это нужнее, чем украшать пирог.
— Ах, как вы с девочкой спелись! И почему вам обеим хочется, чтобы я выглядела сегодня хорошо? — рассерженно повернулась Жюли.
— При всем моем уважении к вам, м-ль Жюли, должна сказать, что девочка права, — сказала Мари, беря из рук Жюли форму с пирогом.
Пока Жюли причесывалась в нашей комнате, слегка румянила щеки и пудрилась, я легла животом на подоконник и смотрела на улицу.
— Разве ты не переменишь платье? — спросила Жюли.
Я подумала, что Жозеф мне понравился, даже очень понравился, но я уже его предназначила в женихи Жюли. Что касается его брата — генерала, то я просто не могла себе представить, чтобы он обратил хоть какое-нибудь внимание на мою персону. Кроме того, я не могла вообразить, о чем я могла бы говорить с генералом. Меня, в сущности, интересовала его военная форма. И еще я надеялась, что он расскажет нам о битвах под Вальми и Ватиньи.
«Будем надеяться, что Этьен будет любезен и приветлив с ними, — думала я. — Будем надеяться, что все кончится хорошо».
И все-таки, пока я торчала в окне, я чувствовала волнение, как дебютантка перед выходом на сцену.
