Сара живо отступила назад, но остановилась. Собака зарычала, снова показав ему свои острые клыки и давая понять, что совершенно не питает иллюзий по поводу приблизившегося к хозяйке мужчины, прозванного при дворе сокольничим.
Будто он, действительно, любил охотиться с безжалостными птицами, чьи когти остры, словно заточенные клинки. На самом же деле, он всегда предпочитал охотиться в одиночку.
— Так значит, вы тот джентльмен, который прибыл из Лондона? — сказала она, скорее это был утверждение, а не вопрос.
— По всей видимости, да. Позвольте спросить вас, откуда вам известно обо мне?
— Наша деревня невелика, любая новость распространяется как на крыльях.
— Верно. Но тогда мое положение менее выгодно, нежели ваше. Если я — джентльмен из Лондона, кто же тогда вы?
— Сара Хаксли. А вы?
— Фолкнер. Уильям Деверо Фолкнер, — он протянул руку. Учтивость проявили обе стороны. Сара тоже протянула руку. Он, не мешкая, как и полагается, поднес ее к губам. Что ни говори, перед ним была леди. Он же не из тех, кто вероломно торопится воспользоваться беззащитностью. Всем, чем угодно, но только не беззащитностью. Собака зарычала на этот раз гораздо громче. Фолкнер отпустил руку и сдержанно улыбнулся.
— Ваш защитник?
Она дотронулась до головы собаки, успокаивающе погладила пальцами у пса за ухом.
— Руперт. Он настроен довольно миролюбиво и дружелюбно.
— В чем не сомневаюсь, мистрис Хаксли. Как я понимаю, вы живете в этих краях?
— У меня неподалеку отсюда дом.
У меня дом. Нет бы сказать: «Мы с мужем». Или: «Мои хозяева». Или же: «Мои родители». Вот так запросто: «У меня дом». И все тут. На ее руке не было обручального кольца.
В довершение всего, она, казалось, была наделена редким самообладанием и выдержкой, что несколько сбивало его с толку. Ведь женщины, заведено испокон веков, должны кому-то принадлежать. Эта, судя по всему, была свободна.
— Может быть, тогда, — предложил он немного неуверенно, — вы могли бы немного рассказать мне о том, что случилось здесь две недели назад.
Она побледнела. А он тотчас же почувствовал внезапное раскаяние, столь же пронзительное и неожиданное, как и желание, разбуженное этой странной женщиной. Похоже, что она не принадлежала к кисейным барышням, которые падают в обморок при одном упоминании об убийстве.
— Что вам об этом известно? — поинтересовалась она.
— Лишь только то, что мне рассказали. Два цыгана были найдены мертвыми. Первый — у реки. А другой — неподалеку. Констебль утверждает, что это — несчастный случай. Но сэр Исаак намекает, что здесь все не так просто.
Ее глаза казались синими омутами, широкими и светящимися, как полуденное небо.
— Вы знакомы с сэром Исааком?
— Мы встречались. Он знаком с моим патроном и написал ему, что очень озабочен из-за всех этих событий. Меня послали в ответ на его просьбу помочь разобраться.
— Понятно… То есть, не совсем. Кто же ваш патрон?
— Джон Черчилль, герцог Мальборо. Она прореагировала самым благоприятным образом. На побледневшие щеки вернулся нежный румянец, тонко очерченные губы слегка раскрылись в легкой улыбке.
— Сэр Исаак написал герцогу Мальборо о гибели двух цыган?
— Именно так.
— И вас послали сюда?
— Так точно.
— Подумать только! Я и не подозревала, что это всерьез встревожило сэра Исаака.
— Дело не в нем, а в его друге. Именно для того, чтобы положить конец беспокойствам его бесценного друга, сэр Исаак желает проведения обстоятельного расследования обоих случаев. Именно затем моя скромная персона и прибыла сюда.
— Боже мой, — смущенно сказала она, сминая пальцами юбку, — я даже не думала… Действительно, в такое верится с трудом.
— Думали о чем? — подсказал он ей. Какой хорошенькой она оказалась вблизи! Ему приходилось изо всех сил сдерживать себя, чтобы не потянуться пальцами к ее щеке, покрытой легким румянцем, к изящной шее, к грациозному изгибу плеча и…
— Просто мне в голову пришла мысль, что именно я, к сожалению, являюсь причиной вашего пребывания здесь.
— Не понимаю, какое вы можете иметь отношение к этому. Сэр Исаак…
— Мне кажется, у него самые разные друзья. Не желаете ли выпить чашечку чая?
— Чая?
— Мне думается, это все, что я могу вам предложить, — тихо сказала она и повернулась. Ее пышная юбка колыхнулась вокруг ног. Не оборачиваясь, она стала взбираться по мшистому склону. Он зашагал ей вслед.
Казалось, глаза доброй миссис Дамас готовы были выкатиться из орбит — с таким удивлением она вытаращилась на свою хозяйку и высокого темноволосого господина, которого та привела с собой. Руперт крутился у их ног, изо всех сил пытаясь первым протиснуться в гостиную. Наконец, он прорвался вперед и плюхнулся на пол у кресла. Положив голову на скрещенные передние лапы, внимательно уставился на гостя.
— Чай, — повторила Сара. — Я знаю, еще рановато, но господин, э-э, сэр… — она умолкла, не зная, как же ей величать гостя.
— Сэр, — скромно подтвердил Фолкнер. Это был титул, завоеванный кровью во время побоища при Бленхайме. Фолкнер имел полное право гордиться им.
— Сэр Уильям прибыл сюда из самого Лондона.
— Подумать только, — пробурчала миссис Дамас, — ехать в такую даль, — ее взгляд метался с хозяйки на гостя и обратно, — чтобы только попить чаю.
Сара присела на кушетку и жестом указала на стул.
— Помимо всего прочего, — ответил Фолкнер и уселся на стул, перешагнув через разлегшегося на полу Руперта. Он аккуратно расправил под собой края камзола. Коричневые панталоны плотно облегали его ноги. Начищенные ботинки блестели, как зеркало, за исключением тех мест, где на них налипла глина, когда он бродил у ручья.
Миссис Дамас удалилась хлопотать насчет чая.
Они остались одни, если не считать Руперта и канарейку, которая, склонив набок свою крошечную головку, пресерьезнейше разглядывала Фолкнера.
Воцарилось молчание. Ему было достаточно легко смотреть на нее. Но вскоре он обнаружил, что это ее несколько смущает, хотя она изо всех сил старалась не выдавать своих чувств.
— Вы давно знакомы с сэром Исааком? — спросил он, более ради поддержания беседы, нежели из искреннего любопытства. Кроме того, ему хотелось снять неожиданно возникшую напряженность. Тем временем мысли лихорадочно кружились у него в голове.
Что же он успел узнать? Этот дом действительно принадлежит ей. Здесь не было заметно присутствия мужа или хотя бы одного из родителей. Экономка относилась к ней с любовью, словно к ребенку. Однако — уважительно. Собственность, сама по себе, говорила о достатке, но без показной роскоши. Это была именно та уютная деревенская жизнь, которую часто предпочитают люди, не желающие подвизаться при дворе.
