Наконец, в церкви святого Спаса состоялось долгожданное венчание.
Невеста и жених стояли перед алтарем, как прекрасные статуи. Они молча слушали наставительную речь суздальско-нижегородского епископа, который самолично венчал молодых.
Красавица-невеста была одета в легкое белоснежное греческое платье, свисавшее до пола и обшитое сверху серебряными пластинками, жемчугом и мелкими алмазами. Ее небольшая, но красивая округлая грудь была плотно закрыта верхом из серебристой парчи, пришитой к платью, а длинные белоснежные волосы были скатаны в высокую прическу, плотно сжатую шелковой косынкой желтого цвета. В ушах невесты сверкали массивные золотые серьги с крупными ярко-красными рубинами и, казалось, что ее нежные уши едва выдерживали драгоценную тяжесть. Пухлые, нежные губы красавицы были выкрашены в ярко-бордовый цвет особой нижегородской свеклой, выращенной в княжеских огородах, а над большими серыми глазами, на веках, синели проведенные опытными руками знающих свадебные дела русских женщин небольшие полоски. Невеста очень неохотно позволила разукрасить свое лицо, но вот от румян решительно отказалась: ее природная бледность не умаляла, но усиливала красоту, и девушка об этом знала. На ногах красавицы были надеты легкие белые тапочки, обшитые серебряными кружками и жемчужинами. Сами же стройные ноги скрывались в длинном платье. Ее овальное белоснежное личико хорошо вписывалось в желтую косынку и, несмотря на то, что такой цвет не очень нравился свадебным бабкам и матери княжича Бориса, особенно в сочетании с белым платьем, прекрасное лицо, довольно высокий рост (невеста лишь на голову уступала рослому жениху) и стройная фигура скрашивали этот недостаток.
Борис же Константинович был одет много проще: в длинную белую рубаху с вышитыми на ней по краям и рукавам красными цветами и опоясанную широким алым кушаком, завязанным посредине в узел. Из-под длинной рубахи жениха, немного не достававшей до колен, виднелись длинные татарские штаны с вертикальными синими полосками на белом фоне. Штаны были заправлены в красные козловые полусапожки с загнутыми вверх носками. Кудрявые русые волосы Бориса Константиновича свисали до плеч: во время венчания он стоял с непокрытой головой. А рядом с ним стоял важный боярин отца, державший в руках княжескую шапку.
Жених немного согнулся перед владыкой, когда тот, взяв у служки золоченый венец, возложил его на голову ему, молодому князю. При этом небольшая, аккуратно подстриженная бородка Бориса Константиновича как бы вздрогнула, и показалось, что он лукаво усмехнулся. Невеста при этом широко улыбнулась, обнажив красивые, ослепительно белые зубы.
– Какая дивная красавица! – вздохнули стоявшие в стороне и жадно глазевшие на молодых нижегородские бояре.
С невестой же владыке пришлось потрудиться: венец совсем не влезал на ее высокую прическу и косынку. Помог рослый церковный служка, проворно подскочивший сзади к невесте и схвативший золоченый обруч, который едва не выпал из рук епископа. При этом служка растолкал стоявших за молодыми самых знатных нижегородцев, неохотно отступивших на шаг и, не надевая венчальную корону на невесту, держал этот священный знак над ее головой.
Владыка, довольный расторопностью своего слуги, кивнул ему головой и торжественно объявил о состоявшемся обряде. – Перед ликом самого Господа вы объявляетесь законными супругами! – сказал он густым, сочным басом, благословляя и крестя молодых.
И сразу же после этих слов запели на хорах лучшие церковные певчие, славя Бога и поздравляя молодых. Под звуки священных псалмов жених и невеста, освободившись от венцов, оставшихся у служек, медленно пошли, взявшись за руки, к выходу, вслед за удалявшимися из церкви боярами.
Несмотря на то, что князь Константин Васильевич оставил почти все свои богатства в Орде, он ничего не пожалел для свадьбы своего сына: столы ломились от серебряной и золотой посуды с богатыми яствами и чужеземными винами. Немало снеди было привезено вместе с подарками Ольгерда из Литвы.
Старый князь с княгиней сидели за своим отдельным столом, поставленным поперек, в больших, резного дуба, креслах. К их столу примыкали два длинных, параллельных друг другу стола с длинными же скамьями. Одну из этих скамей, по левую руку от княгини, возглавляли жених и невеста, рядом с которыми расположились литовские гости, а вдоль другой скамьи за параллельным столом сидели, ближе к князю, по правую его руку, суздальско-нижегородский епископ, сыновья князя Константина, Андрей и Дмитрий, нижегородские бояре и старшие дружинники.
Менее знатные люди праздновали славное событие в соседнем, более обширном пиршественном зале. Здесь уже посуда была оловянная и деревянная, но яства были те же: нижегородская земля славилась дичью и рыбой. Словом, свадебный пир был несказанно щедрым и удался на славу.
К вечеру, когда княгиня и молодые покинули пиршественную залу, а гости уже изрядно выпили и наелись, князь Константин, несмотря на возраст и большое количество выпитого вина, сохранивший свежий и трезвый вид, начал вести продолжительную, обстоятельную беседу со своими гостями.
Как и следовало ожидать, он в первую очередь вспомнил «ордынские обиды» и торжество над ним московского князя Ивана.
– Тот молодой князь добился владимирского «стола» только хитростью и коварством! – сказал он с горечью.
– Это правда! – ответил на хорошем русском знатный литовец Довнар Зиновьевич, придвинувшийся ближе к князю и севший на место жениха. – Москва совсем обнаглела и поразила весь мир своей жадностью! Ей мало своих земель, так теперь покусилась на соседние уделы…
– Однако славный князь Олег Иваныч Рязанский крепко и зло пощипал перышки петуху-москалю! – усмехнулся другой литовский гость, Гинвил Данутович. – Он занял городок Лопасню и захватил много пленных!
– Каких там пленных! – усмехнулся Константин Васильевич. – Разве вы не знаете, что молодой московский князь Иван послал к Олегу своего человека, который, будучи хитрым и льстивым, отговорил Рязань от «братоубийственной войны». Мало того, тот славный Олег освободил всех московских пленников и даже воеводу Михаила, Вельяминова тестя! Вот тебе и «пощипал Москве перышки»!
– Но все-таки мы увидели, что и на коварную Москву есть управа! – возразил Довнар Зиновьевич. – Ведь князь Иван побоялся воевать с Рязанью! И добился примирения лишь хитростью да ложью…
– Этого московским князьям не занимать! – горько молвил князь Константин, склонив свою седую голову. – Когда у них беды и неустройства, они сразу же становятся такими добрыми и слезливыми, а когда окрепнут, готовы выдать врагам даже своих братьев! Но ничего! Крепнет наш союз со славным Ольгердом и Тверью! Вот уже больше года, как я отдал свою дочь за Михаила Александрыча, племянника великого тверского князя…Так что у нас есть силы против ненавистной Москвы!
