— Спасибо, Гедеон! Сюда, друг мой, терраса с этой стороны!
За пышными ветвями деревьев скрывалось длинное сооружение с колоннами, возведенное на самом склоне высокого берега Потомака. Раза два-три в день генерал Вашингтон удалялся на террасу, чтобы полюбоваться в подзорную трубу изгибами реки.
За этим занятием и застали великого мужа друзья, войдя в его обсерваторию. Не отрывая глаза от окуляра, недовольно хмурясь, он словно и не заметил, что они уже здесь, а продолжал изучать сверкающий широкий полумесяц бухты, на которую с этой высокой точки открывался великолепный вид, и что-то невнятно бормотать, как будто происходившее в гавани было для него личным оскорблением.
Испугавшись, что именно его корабль вызвал недовольство генерала, Турнемин подошел к балюстраде, чтобы посмотреть, что случилось, и вздохнул с облегчением: в нескольких кабельтовых от «Кречета» бросил якорь большой фрегат, не успевший еще убрать паруса, — его прибытие-то и не понравилось, как видно, Вашингтону.
Он вдруг пожал плечами, резким движением сложил подзорную трубу и повернулся лицом к гостям:
— Боюсь, что наш обед будет не столь приятным, как я рассчитывал, дорогой шевалье, — сказал он, протянув руку, и Жиль почтительно пожал ее. — Так что пойдемте хоть позавтракаем спокойно. А потом я покажу вам свое имение, впрочем, я и один обхожу его каждый день.
Словно они расстались вчера, а не шесть лет назад…
— Я к вашим услугам, генерал, — произнес Жиль. — И счастлив, что имею честь видеть вас снова и пользоваться вашим гостеприимством.
Вашингтон рассмеялся и, отойдя на три шага назад, осмотрел гостя с ног до головы.
— Что ж! Стали, так сказать, настоящим дворянином? Правда, все задатки у вас были и прежде. И все же вы изменились… Главное, возмужали! Сколько вам лет-то сейчас?
— На Святую Анну исполнится двадцать четыре.
— А на вид все тридцать, но ничего удивительного: ни война, ни политические баталии мужчину не молодят.
— Глядя на вас, этого не скажешь, — осмелился ответить Жиль. — Вы абсолютно не изменились. Переодень вас в мундир, вы будете точно таким, каким я видел вас шесть лет назад, когда покинул Америку, чтобы доставить домой новость о победе…
И он не льстил хозяину, а говорил истинную правду. Генерал Вашингтон был одет в гражданское платье из темного драпа, простого и несколько старомодного покроя, заменившее ему пообтрепавшуюся в боях военную форму, но он и в свои пятьдесят пять сохранил юношескую стройность. Держался по-прежнему прямо, волосы, завязанные сзади черной лентой, лишь слегка тронула седина, а на красивом лице, любезном и вместе с тем величественном, не добавилось ни единой морщины.
Он улыбнулся в ответ на искренний комплимент Жиля.
— Иначе говоря, — радушно заметил он, — мы оба рады новой встрече! И сейчас будем только отдыхать. Целый день впереди — успеем наговориться о ваших делах, пока не явится невыносимый капитан Вердслей со своими вечными претензиями…
И, взяв гостя под руку, Вашингтон увлек его к дому. К Тиму подбежали, выражая бурный восторг, две большие собаки, и он на ходу играл с ними.
Внутри дом был устроен очень просто: прихожая с красивой лестницей разделяла две гостиные: одна из них звалась комнатой переговоров, а другая служила столовой, и стол в ней был уже накрыт. Турнемин с любопытством отметил, что все три помещения, как в особняке посла Джеферсона в Париже, украшали бюсты великих людей: Александра и Цезаря, само собой разумеется, шведского короля Карла XII и прусского Фридриха II (он лично подарил свое изображение Вашингтону), английского генерала Мальборо и принца Евгения.
Войдя в дом, генерал повесил подзорную трубу возле двери, подвел гостей к раковине, чтобы они могли вымыть руки, и после этого направился вместе с ними в столовую, где их ждала госпожа Вашингтон.
Супруга генерала, Марта Дэндридж, была одних с ним лет, маленькая, полноватая, она обладала удивительным благородством, а ее приветливость оценил каждый, кто хоть раз побывал в «Маунт Верноне». В свои пятьдесят пять она выглядела свежей и симпатичной, одевалась просто, но с большим вкусом.
Она была замужем за генералом двадцать девять лет, но отцом обоих детей был ее первый супруг — полковник Кастис, один из богатейших плантаторов Виргинии, — Марта вышла за него в двадцать лет и очень скоро овдовела. Детей Кастиса воспитал Вашингтон с таким вниманием и нежностью, словно они были его собственные, а Марта умела создать вокруг себя атмосферу покоя и счастья. Это отлично чувствовали на войне солдаты, которые испытывали перед ней своего рода благоговение и называли не иначе, как леди Вашингтон.
Француза Марта приняла со всей любезностью, свойственной ее характеру, и, сидя от нее по правую руку, Турнемин уже через пять минут мог поклясться, что знал и уважал эту женщину много лет.
— Есть ли у вас новости от дорогого маркиза де Лафайета? — спросил генерал, пока их обносили пирогами и чаем с медом. — Уже несколько месяцев я ничего о нем не знаю.
— К сожалению, нет. Я и сам не видел его уже очень давно.
— Почему же? Разве он теперь не бывает при дворе?
— Кажется, бывает… хотя королева по-прежнему его не любит. Но вот я сам несколько месяцев не приближался к королевскому дворцу.
— Ах да, у вас же были неприятности. Наш добрый Тим рассказывал мне. Значит, теперь вы в опале?
— Вовсе нет, генерал. А в подтверждение скажу, что новостей от маркиза Лафайета у меня нет, зато есть для вас письмо от графа де Вержена, которого вы хорошо знаете.
— Хорошо знаю… по переписке. Стало быть, вы привезли мне нечто вроде его завещания, поскольку вчера, с последней почтой, пришло сообщение о смерти господина де Вержена. Кажется, он скончался тринадцатого февраля.
В груди у Жиля похолодело: болезнь оказалась еще проворней, чем он опасался. Она унесла лучшего из лучших при дворе Людовика XVI.
Вержен принадлежал к той редкой и вымирающей породе истинных государственных деятелей, которые всегда без колебаний ставили интересы родины выше собственных корыстных интересов. Он руководствовался только заключениями своего светлого ума и велениями своего большого сердца. Так, будучи послом в Константинополе, он без колебаний женился на молодой безродной вдове Анне Теста, которую давно любил, и поставил тем самым свою карьеру на грань катастрофы, однако Людовик XV, каким бы беззаботным он ни казался, умел ценить людей, и Вержен продолжил службу на благо королевства.
В Версале к нему относились по-разному. Король любил его и поддерживал с удивительным постоянством, чего никогда не делал в отношении недругов королевы, потому что Мария-Антуанетта питала к нему неприязнь, переросшую после трагической истории с колье в настоящую ненависть. Ведь Вержен со своей всегдашней честностью осмелился заявить во всеуслышанье, что, по его мнению, кардинал де Роган не был виноват в гнусном похищении. Что же касается придворных, больше искавших милости королевы, чем расположения короля, то они едва скрывали презрение к дворянину из Бургундии, считая, — трудно придумать что-нибудь глупее — что если не смогли помешать Вержену возвыситься, то нужно, по крайней мере, ему отомстить. Но что же станет теперь с королевством без Вержена, стоявшего у кормила власти?
