– Нет, я хочу сначала посмотреть, что ты принес мне.
Он молча вытащил из кармана сверток, который захватил, уходя из отеля. Он принес ей золотую цепочку, бирюзовый, оправленный в изумруды подвесок туземной работы, который он купил для нее днем, и браслет французского изделия. Она брала вещи одну за другой, взвешивала их на руке и подносила к свету, как бы оценивая. Потом заставила его назвать цену каждой из вещей. Неджма молчала, но блестевшими из-под морщинистых век глазами следила за каждым движением своей госпожи. – Довольна ты? – спросил де Коломбель.
– Довольна, да. Но я надеялась… – Она указала на бриллиантовые запонки в его манишке.
– Надеялась получить бриллианты? – Его забавляла ее алчность. – Ничего не поделаешь, я не миллионер, а этих отдать тебе не мог бы: они подарок моей тетки и стоят очень дорого.
Он вынул одну из запонок, и Мабрука двумя пальцами поднесла ее к свету.
– Сверкает! – воскликнула она. – Как лезвия маленьких кинжалов. Кажется, будто что-то живое заключено в нем и старается выбраться. Вот почему мне нравится.
Она вернула ему запонку и в то же время мягким движением прижалась к нему. Потеряв самообладание, он обнял ее – запонка упала на пол. С неожиданной для него покорностью отдавалась Мабрука поцелуям, которыми он осыпал ее рот, шею, и де Коломбель не замечал ненависти, таившейся в сузившихся глазах.
– Пусти, – шепнула она, как только он дал ей возможность говорить, – камешек упал…
– Неважно…
– Нет, давай поищем.
Она начала шарить руками между тарелками со сластями и подсвечниками.
Он опустился на колени подле нее.
– Не закатился ли под ковер?
Она поднялась на ноги.
– Я подержу свечу.
Он продолжал искать между складками. Не хотелось терять ценную вещь. Неджма не пыталась помочь им. Она сидела у противоположной стены. И вдруг рассмеялась коротким истерическим смешком.
И в это самое мгновенье де Коломбель почувствовал толчок и жгучую боль… Он пошатнулся.
– Боже! Ты заколола…
Он не договорил. Стальной клинок вонзился снова, на этот раз в горло. Де Коломбель упал навзничь. Струя крови хлынула у него изо рта.
Неджма опять рассмеялась. Она дрожала всем телом, но не двигалась с места.
– Помоги мне, – сказала Мабрука низким голосом. – Бриллианты пригодятся нам.
Но Неджма не шевельнулась.
Тогда Мабрука нагнулась и, бледная, но с твердо сжатыми губами, вынула две запонки из окровавленной манишки убитого. Третья была у нее в руке. Потом она собрала полученные от него подарки, завязала их в узелок, который спрятала на груди, и вынула из ящика расшатанного итальянского бюро два темных хаика.
– Идем! Нам надо спешить! Живо!
Она подняла старуху на ноги и накинула на нее хаик. Оделась сама.
– Теперь ступай вперед и открой дверь. Я запру эту за нами.
Старуха повиновалась, дрожа с головы до ног.
Мабрука на мгновенье остановилась на пороге и оглянулась. Одна из свечей упала. Пламя уже лизало волосы убитого. Мабрука вернулась и, нагнувшись, затушила огонь. Постояла немного, потом плюнула в лицо убитому, как плюнула утром на то место, где он перед тем стоял, и, низко надвинув на самые глаза свой хаик, неслышно притворила за собой дверь, заперла ее на ключ и скользнула вниз по темной лестнице.
Часть II
ТАЙНА ГОРОДА
(Прошло девятнадцать лет)
– Который час? – спросили звонким молодым голосом с койки каюты второго класса парохода «Аврора», совершавшего рейсы между Сицилией и Северной Африкой.
Потом, сообразив, что он уже расстался со страной мягких согласных, заспанный пассажир повторил свой вопрос по-французски.
– Шесть часов, месье, – ответил проходивший мимо стюард.
– Земля уже видна?
– Да, месье.
Молодой сицилиец соскочил с койки. Четверть часа спустя он уже стоял на палубе, устремив взгляд на горизонт. Море было того теплого, лиловато-синего оттенка, который характерен для южных морей; Риккардо Бастиньяни тысячи раз видал его таким в Палермо в солнечные дни; знал и другие его оттенки – васильковый, бирюзовый, багряный при заходе солнца, в бурю – темно-пурпуровый, с зелеными пятнами цвета изумруда или хризопраза. И солнце, рассыпавшее по гребням волн тысячи сверкающих золотых, было для него такой же родной стихией, как вода – для лотоса, как воздух – для жаворонка. И все-таки в этом солнце и в этом море было что-то новое.
Он остро вглядывался в горизонт, где пятнышком, не больше крыла бабочки, темнела земля. С этим пятнышком связана вся его будущая жизнь. Он смотрел, не отрываясь.
Рядом стоял, облокотившись о борт, худощавый мужчина, внимательно рассматривавший юношу. На нем был прекрасного покроя серый костюм и мягкая широкополая шляпа, отбрасывавшая тень на лицо.
– Вы в первый раз едете в Тунис? – спросил он по-итальянски.
Бастиньяни кивнул головой. Он обратил внимание на глаза незнакомца, – светло-голубые, длинного разреза глаза, – заинтересовался, к какой национальности отнести его.
– А вы, месье?
– Я живу в Тунисе. Но много времени провожу в разъездах.
– В разъездах, – задумчиво повторил Бастиньяни. – А я до сих пор никогда не выезжал из Сицилии, хотя мне давно хотелось побывать в Тунисе и Алжире. Возможно, что тут сказывается атавизм: во мне есть доля мавританской крови.
Оба молча смотрели на приближавшийся берег.
Вот пароход поравнялся с темными холмами Карфагена, миновал поросший тамарисковыми деревьями мыс, на котором стоит маяк, и вошел в узкий канал с водой маслянисто-зеленого цвета. В конце канала виден был Тунис, весь белый на фоне гор и безоблачного неба, как гряда летних тучек.
К пароходу подошла лодка с четырьмя смуглолицыми, в красных фесках, гребцами, и лоцман, жилистый маленький француз, взобрался на палубу.
– Скоро ли мы будем в Тунисе? – спросил Бастиньяни своего спутника.
– Не раньше, как через полчаса, пожалуй. Вы долго думаете пробыть там?
Бастиньяни махнул рукой.
– Почем знать? Всю жизнь, быть может.
– Вот как! У вас есть там родственники?
– Дядя и его семья. Я еду помогать дяде вести дело; он болеет. Я изучал право в Джирдженти, – добавил он и светло рассмеялся. – Но в Сицилии на каждого тяжущегося приходится пять адвокатов. Неохота быть шестым.
– Мудро с вашей стороны, – одобрил незнакомец, всматриваясь в смуглое молодое лицо с красивым ртом и тонкими чертами. – Возможно, что я знаю вашего дядю.
– Его фамилия Скарфи.
