Дуглас целовал ее, издавая воркующие звуки.
— Что ты делаешь? — хихикнула Жанна, щекоча его кончиками распущенных волос.
— Ем тебя, — улыбнулся он.
— В корзинке есть более существенная еда, — сказала она, указав на ленч, который принесла с собой. Они забрались в укромный уголок сада, где их никто не мог видеть за развесистыми ивами, росшими на берегу реки.
— Нет ничего более существенного, чем мои чувства к тебе, Жанна, — серьезно произнес Дуглас, пристально глядя на нее.
Это было одно из самых драгоценных воспоминаний, всегда вызывавших у Жанны слезы. В голубых глазах Дугласа светились любовь, постоянство и обещание.
«Прости меня, моя любовь», — прошептала она дрожащими губами. Впервые за долгое время Жанна пожалела, что в комнате нет алтаря. Она бы преклонила колени и попросила прощения за свой великий грех. Не за то, что полюбила Дугласа или родила дитя, а за то, что произошло потом.
Перед ее глазами, как это случалось каждый день, предстал могильный холмик, усыпанный опавшими листьями и окруженный деревьями, единственное назначение которых, казалось, состояло в том, чтобы закрывать солнце. В воспоминаниях Жанны не пели птицы, не дул ветер, не шелестела листва. Все, что она помнила, — это крохотный холмик и соленый вкус слез. В этот момент все внутри у нее умерло.
До прошлого вечера, когда она увидела Дугласа, Жанна не ощущала себя по-настоящему живой. И теперь испытывала боль, смятение и страх.
Как она выдержит все это?
Негромкий стук возвестил о появлении Дэвиса. Жанна выдавила улыбку и открыла дверь. Ее подопечный стоял на пороге, полностью одетый и непривычно возбужденный. На его бледном личике рдел румянец.
— Папа пришел, чтобы позавтракать с нами, мисс. Вы готовы?
Распахнув дверь шире, Жанна обнаружила рядом с мальчиком Роберта Хартли. Он приятно улыбался, демонстрируя слишком много зубов.
Набросив шаль, Жанна вышла из комнаты, постаравшись не коснуться своего нанимателя. Так больше не может продолжаться, поняла она с упавшим сердцем. Необходимо что-то немедленно предпринять.
— Вы прекрасно выглядите сегодня, — заметил Хартли, когда они направились к лестнице.
— Благодарю вас, сэр, — отозвалась Жанна, изображая почтительную служащую, не помышляющую ни о чем, кроме своих обязанностей. Пребывание в монастыре подготовило ее к зависимому положению. Она больше не роптала, подчиняясь другим людям или правилам, ибо поняла, что свобода духа куда важнее, чем ее внешние проявления.
Они спустились вниз и проследовали в столовую, где уже был накрыт стол. Жанна не взглянула на лакеев, они также старательно игнорировали ее присутствие.
— Вы уже не такая худышка, как в тот день, когда впервые появились у нас, — сказал Хартли, опустившись на стул, выдвинутый для него лакеем.
Жанна улыбнулась, занимая свое место за столом. Голод — жестокая диета. Путешествие из Волана к побережью длиной в сотни миль оказалось тяжелым. Бывало, что приходилось обходиться без еды несколько дней подряд.
Но она вынесла все лишения, сосредоточившись на конечной цели — уехать из Франции.
Странно, но она более не чувствовала себя француженкой, не ощущая принадлежности ни к какой культурной среде, кроме той, где жила в данный момент. И в этом смысле шотландцы ничем не отличались от любого другого сообщества.
Их нельзя было назвать мрачными, но Жанне казалось, что они не слишком уверены в собственном благополучии. Шотландцы жили в ожидании неизбежных потрясений и испытаний, что не мешало им радоваться жизни, пока не наступит очередное бедствие. Что ж, не худшая из философий.
Дэвис сел за стол и повязал шею салфеткой. Жанна одобрительно улыбнулась мальчику, надеясь, что Хартли заметит серьезное выражение лица своего сына.
Во многих отношениях ребенок напоминал Жанне ее саму. Она так же преклонялась перед своим отцом и жаждала его одобрения. Но, как ни старалась, все было недостаточно. Она помнила наизусть сотни стихотворений и выучила дюжину речей. Изучала рукописи графа и узнала все, что могла, об истории дю Маршанов только для того, чтобы угодить ему.
Теперь, глядя на Роберта Хартли, она гадала, сравнима ли его жестокость с жестокостью ее отца.
За столом прислуживала молоденькая девушка, недавно привезенная из деревни. Судя по ее неловким движениям, она еще не освоилась со своими обязанностями и окружающей обстановкой. Дом просто ломился от безделушек, покрывавших все доступные поверхности, словно миссис Хартли стремилась продемонстрировать богатство мужа, приобретая фарфор и выставляя его напоказ с единственной целью создать проблемы горничным, вытиравшим пыль. Даже семейная столовая не была избавлена от статуэток и китайских ваз.
В Шотландии, как, наверное, и в Англии, предметы искусства стоили недорого. Сотни беженцев из Франции, которым удалось вывезти часть своего имущества, распродавали ценности, чтобы начать новую жизнь.
Из прошлого Жанны не сохранилось ничего, чтобы привезти с собой.
Дэвис тихо сидел рядом с ней, счастливый, что завтракает вместе с отцом. К чести Хартли, он часто обращался к мальчику, расспрашивая его об учебе.
В окно струилось солнце, подсвечивая темную, тяжеловесную мебель. Миссис Хартли или, возможно, ее муж предпочитали приглушенные тона, которые хорошо выглядели при вечернем освещении, но казались слишком унылыми днем.
— Я никогда раньше не видела вашего вчерашнего гостя, — заметила Жанна, вертя в пальцах серебряную вилку.
Хартли выглядел удивленным.
— Вполне естественно. Мои друзья не посещают детскую.
Ее явно поставили на место, но Жанна только улыбнулась, глядя в свою тарелку. Прошли те времена, когда ее задевали подобные выпады.
— Он живет в Эдинбурге? — поинтересовалась она, подняв голову.
На лице Хартли мелькнуло раздражение, однако он улыбнулся в ответ, очевидно, приняв ее улыбку за кокетство.
— Откуда такой интерес к Дугласу Макрею?
Впервые за долгие годы она услышала его имя, произнесенное вслух. Жанна крепче стиснула ручку чашки, с трудом сохранив на лице улыбку.
— Он напомнил мне одного человека, которого я знала во Франции, — сказала она.
— Та жизнь кончилась, Жанна. Во Франции теперь нет ничего, что стоило бы помнить.
Жанна понимала это лучше, чем он, но только кивнула, удерживая на губах приклеенную улыбку. Хартли считал себя арбитром в самых разных вопросах. Подобное самомнение раздражало и свидетельствовало о слабости характера — один из уроков, преподанных ей монахинями Сакре-Кер.
— Вообще-то он мой деловой партнер, — уже мягче произнес Хартли.
