От толпы отделились несколько человек — один в шлеме и кольчуге, за ним четверо с топорами, при щитах — и стали неспешным шагом подниматься на холм. Тот, что в кольчуге, — видимо, кто-то из плесковских старейшин, а то и воевода — был уже не молод, но еще крепок. Из-под полумаски варяжского шлема удавалось разглядеть только довольно длинную полуседую бороду. Одд ждал его, стоя перед строем своих людей, — тоже в кольчуге и шлеме, но не прикасаясь к оружию, а скрестив руки на груди, с видом горделивым и победительным, чему способствовало и то, что он находился выше и смотрел на плесковичей сверху вниз.
Подойдя шагов на десять, воевода тоже остановился и упер руки в бока. Пояс его был украшен бронзовыми круглыми бляшками местного литья, за пояс заткнут простой топор на деревянной рукояти безо всяких украшений, зато меч выглядел богато, прямо-таки роскошно: в красных сафьяновых ножнах, с узорными серебряными накладками устья и наконечника, с таким же навершием рукояти и перекрестья. Скорее всего, добыча. И победа была одержана над каким-то северным вождем не из последних.
— Князь плесковский Волегость Судиславич хочет знать: кто вы такие и зачем пришли на его землю? — по-словенски спросил воевода, но сразу стало ясно, что родным его языком был северный. За время своей речи он достаточно разглядел пришельцев, чтобы узнать в них варягов, и поэтому тут же повторил свои вопросы на северном языке.
— Мое имя — Одд сын Свейна, из рода конунгов Халогаланда. Твой конунг должен помнить меня: четыре года назад я уже бывал в Плескове, и он тогда пригласил меня участвовать в изгнании из Альдейгьи морского конунга Иггвальда Кабана. Я приехал, чтобы повидаться с Вольгастом конунгом, и привез ему приветы и поклоны от хёвдингов Альдейгьи. Я не имею никаких враждебных намерений и не собираюсь причинять ему и его людям какой-либо вред. Надеюсь, у него нет причин отказаться от встречи со мной?
— Я передам ему твои слова, — ответил воевода и удалился. При имени Одда он не проявил никаких чувств: видимо, слышал его впервые.
Вскоре он вернулся и пригласил вождя пришельцев подойти к Вольгасту конунгу. Одд повиновался: сейчас он находился на чужой земле и должен был уважать ее владыку. Вольга ждал их на берегу, в окружении своего войска. Одда он узнал, но скорее удивился, чем обрадовался этой встрече.
— Я никак не ждал, что ты, Одд конунг, приедешь с востока по рекам, — сказал он после приветствий. Одд отметил про себя, что северный язык его собеседника за это время улучшился, да и сам он заметно возмужал. — Гости с Северного Пути приходят к нам со стороны озера.
— Тем не менее быстрота, с которой ты собрал войско и вышел ко мне навстречу, делает тебе честь. Я вижу, что в твоем лице эта земля получила достойного и доблестного конунга.
— Другой здесь не долго удержался бы, — небрежно ответил Вольга, но проницательный Одд видел, что его похвала приятна собеседнику. — Если бы я не имел возможности быстро собрать войско, то конунгом здесь был бы уже кто-то другой.
— Неужели здесь так много опасных врагов?
— Мне приходится бороться за свои владения. В плесковской земле два знатных княжеских рода, к тому же русь тоже не забывает дороги к нам. Однако если ты приехал с миром, то я рад пригласить тебя быть моим гостем.
Далее две дружины двинулись в путь вместе и еще через несколько дней прибыли в Плесков. Сам город занимал довольно высокий скалистый мыс над слиянием Великой и Плесковы, был защищен валом, рвом и частоколом из толстых бревен. Снизу, с воды, крепость выглядела особенно величественно. Княжий двор располагался внутри, там же жили некоторые из плесковских старейшин, но и с внешней стороны вала, вокруг торга, в беспорядке раскинулись жилища, навесы для скота, огороды, выпасы. Здесь жило довольно много ремесленников — кузнецов, ковавших железо, ливших серебро и бронзу, косторезов, торговцев, в основном из варягов. Иные их семьи обитали на Великой уже не первое поколение и настолько слились с местными кривичами, что только имена вроде тех, что бытовали в Ладоге — Беритур или Горобор, — слегка напоминали о выходцах из Свеаланда Бергторе или Гейрбьёрне.
Двести человек гостей внутри Плескова разместились бы с большим трудом, но Одд не пожелал обременять хозяина и попросил выделить дружине место для стана на одном из ближних выгонов. Стейн даже радовался этому: он не жаждал все время видеть вблизи своего соперника и тем более пользоваться его гостеприимством. Вид Вольги причинял ему такую досаду, что рядом с плесковским князем он держался замкнуто и неразговорчиво. Вольга ему не нравился всем — и недостатками своими, и достоинствами. Он был красив собой, а княжеское происхождение придавало его красоте еще большую силу; крепок, отважен, решителен. Поначалу Вольга держался несколько недоверчиво и даже заносчиво, но Одд не обращал на это внимания и неизменно улыбался с самым теплым дружелюбием, и постепенно молодой князь оттаял. Особенно помогли расшевелить его воспоминания о набеге Иггвальда Кабана: Вольга ожил и прямо-таки засиял, рассказывая о первой битве возле мыса Ладожки, в которой он со своей дружиной принимал участие. Стейн имел случай завязать с ним беседу, поскольку в той битве тоже сражался и даже потерял брата Свейна, но уклонился от этой чести. Правда, Одд сам назвал Вольге его имя в числе других своих людей и при этом внимательно наблюдал за обоими, но молодой князь варяга не узнал и в дальнейшем не обращал на племянника Вестмара Лиса внимания. Видимо, никаких опасных слухов о постороннем увлечении невесты до него не доходило. Минувшее волновало его гораздо больше: в воспоминаниях о набеге четырехлетней давности заключалось для него нечто столь дорогое и желанное, что ради этих воспоминаний он обрадовался гостям даже сильнее, чем они заслуживали сами по себе.
По прибытии в Плесков Вольга в ближайшие же дни устроил пир для знатного гостя, на который пригласил и плесковских старейшин. Среди них были как кривичи, так и латгалы в шапках с бронзовыми спиральками и бляшками, чудины, видимо, из племени корелы. Почетное место занимал воевода Рощень — рыжебородый силач, служивший еще старому князю Судиславу, воевода Хотила — бывший кормилец самого Вольги, русский воевода Торгрим. Вокруг последнего сидели несколько торговых гостей из северных стран и кузнец Эгиль, пользовавшийся в городе большим уважением как жрец и предсказатель.
На пиру велся оживленный разговор, подогретый медом и пивом, которые разносили отроки в ковшах, не считая братин, постоянно ходивших по кругу. Новость о том, что перед ними не просто гость, но в ближайшем будущем — свояк князя Волегостя, была принята с большим оживлением. На родстве будущей плесковской княгини с княгиней Киева местная знать уже строила расчеты, но то, что урман собирается жениться на старшей из трех сестер и обосноваться в Ладоге, вызвало смешанные чувства. Одд видел, что на него кидают взгляды, полные недоверия и опасения, и старался рассеять их любезностью и самым дружеским обхождением. Он упирал на то, что родственный союз трех могучих племен должен принести неисчислимые выгоды.
