– Я буду работать, а ты будешь мне платить, – сказала Эрлан. – Один американский доллар в день.
Лавочник Ву сделал вид, будто взвешивает ее слова, поглаживая колючую бородку, но Эрлан подозревала, что тайком он смеется над ней.
– А что от этой сделки получу я, а? – спросил Сэм. – Помимо болей в животе и пустых карманов?
Она поджала губу, чтобы скрыть еще одну улыбку, и скромно потупилась.
– Мои проступки действительно серьезны, муж мой. – Эрлан пригладила ханьфу на коленях, сорвала травинку, бросила ее и, не поднимая глаз, сказала: – Для меня будет огромной радостью подарить тебе сына.
Вот, слова уже произнесены, но они не вызвали нестерпимую горечь на языке. Эрлан подумала, что ей, по крайней мере, выпадет честь стать матерью сына – а ведь это, в конце концов, предназначение, для которого она родилась женщиной. Она подарит лавочнику Ву сына, и через него будет удостоена почитания.
Эрлан ожидала, что муж обрадуется этой части соглашения, ведь без потомков мужчина обречен скитаться в мире теней. Но, сохраняя спокойствие, Ву ничего не сделал и ничего не сказал.
Вдалеке Эрлан слышала странный неблагозвучный шум, издаваемый фон-квейскими медными рогами. Хлопнули петарды, и вблизи четы Ву какой-то китаец проклял богов и фан-тан бобы.
– И что ты будешь делать со всеми этими деньгами, которые я тебе заплачу? – наконец произнес Ву.
– Буду складывать в коробку под нашу постель, где должна лежать тыква, защищая нас от призраков. И когда соберу достаточно, верну тебе весь выкуп за невесту и куплю себе билет на корабль до Страны цветов. – Билет стоит шестьсот американских долларов, а Сэм Ву заплатил за нее больше восьмисот. Потребуется много дней, чтобы заработать столько денег. И много, очень много ночей.
Лавочник Ву аккуратно обернул трубку кальяна вокруг чаши. Они оба наблюдали за движением его пальцев, коричневых и морщинистых от возраста. Ву посмотрел на жену, не моргая за толстыми, круглыми стеклами очков, резко отвел взгляд и набрал полную грудь воздуха.
– Я знаю, что ты думаешь обо мне – чеснокоед из Кантона, который говорит с грубым тамошним акцентом. А ты... – Он махнул рукой в ее сторону. – Айя, такая вся из себя гордая, благородная и высокомерная со своим мандарином. Ты появилась на свет для красного атласа и серебряных палочек для еды. А я – для конопли и деревянной лачуги с грязными стенами и соломенной крышей. Мать родила меня, четвертого сына, на старом рисовом коврике утром, а в обед уже вернулась в поле. Ха, я сказал «в поле», однако язык не повернется назвать его даже квадратным моу – наделом.
Внезапно Ву рассмеялся резким лающим смехом, какого Эрлан прежде от него не слышала.
– Всего одна из твоих золотых шпилек кормила бы мою семью целый год – в день мы довольствовались единственной чашкой водянистой рисовой каши или, если улыбалась удача, лепешками из просовой муки. Не могу вспомнить ни дня из своего детства, когда мой живот не был раздут от голода как у снулой рыбы. – Взгляд китайца снова вернулся к лицу жены, и та горечь, которую Эрлан услышала в голосе Ву, сейчас отразилась в его глазах. – Ты тоскуешь по тому, чего лишилась. А мне так все равно, увижу ли я когда-нибудь снова желтую землю Китая. – Муж будто о чем-то просил ее, но Эрлан не понимала, о чем именно. В любом случае, это было не важно, ведь ей нечего ему дать.
– Я не могу изменить свои чаяния, – сказала она. – Но могу выполнить и выполню свой долг чести. Я подарю тебе сына.
Сэм Ву наклонился к ней так близко, что она ощутила запах его дыхания – не чеснока, а табака и американского пива. Увидела ямки на его коже, где росли жесткие усы, и глубокие складки вокруг рта, появившиеся от улыбки.
– Ты будешь заниматься со мной любовью? – спросил он.
– Я... – Эрлан казалась себе акробатом, пытающимся пройти по бамбуковому шесту. На мгновение ее захлестнули темные мысли о слюнявых ртах и терзающих пальцах, о пронзающей твердости, толкающейся между бедер, врывающейся в нее… Она закрыла глаза, пытаясь остановить пронесшийся сквозь нее ужас и зарождающийся в горле крик.
«Все жены это делают, – подумала китаянка. – От этого я не умру, а может, и вообще больше не захочу умирать». Лавочник Ву был добросердечным человеком, и если она попросит, он постарается быть нежным. И все будет не так ужасно, как с теми другими.
Эрлан заставила себя открыть глаза и перестать дрожать. Она снова сорвала травинку нервными пальцами.
– Ты должен кое-что знать. После того, как отец продал меня, я... меня покрыли позором.
Она ожидала, что Ву нахмурится или разозлится, узнав, что купил испорченный товар. Но вместо этого он лишь похлопал ее по руке, словно вымученное признание ничего для него не значило.
– Это не такая уж новость, – сказал он снова на английском. – Ты напоминала побитую собаку, съеживающуюся от страха при виде палки. – Ву легонько провел по ее щеке кончиками пальцев и улыбнулся. – Я не причиню тебе боли, Лили.
Она отыскала его глаза и увидела в них до сих пор пугавший ее голод, но также и успокаивающую ее прирожденную доброту. Эрлан опустила взгляд и, встав на колени, наклонилась и трижды коснулась лбом земли, выражая этим жестом покорность и верность, которые будет проявлять как жена Сэма Ву и мать его сына, с настоящего момента и до того дня, как покинет мужа, чтобы вернуться в свой лао-чиа.
Он мог бы остановить ее. Эрлан думала, что он так и сделает, поскольку американским женам не пристало кланяться мужьям. Но лавочник Ву не стал препятствовать ей.
* * * * *
Поставленный на деревянный помост стол на козлах прогибался под весом сладостей: пирогов с яблоками и корицей, миндальных пирожных макарун, ореховых тортов, причудливой слоеной выпечки и сметанников. На этом же помосте чуть ранее покалечил руку Дрю Скалли, но кто-то сообразил засыпать кровавые пятна опилками.
Дамский клуб Радужных Ключей собирался пустить сладости с молотка. Человек, купивший пирог, получал – помимо вкуснятинки – возможность провести в компании испекшей его дамы все время запланированного на поздний вечер фейерверка. Вырученные деньги должны были пойти на школу: покупку учебников, тетрадок и парт и оплату жалованья мисс Лули Мэйн, составлявшего двадцать пять долларов в месяц. И конечно же, десерты ради такого важного дела приготовили все уважаемые леди Радужных Ключей.
«Вот в этом-то, – подумала Ханна Йорк, – она и сглупила, ведь не являлась ни уважаемой, ни леди, и никогда за таковую не сойдет».
Она поднялась задолго до рассвета, чтобы испечь собственный кулинарный шедевр – пирог с черной патокой и изюмом без косточек. Единственная сласть, которую она умела готовить, – что-то подобное варганили на скорую руку жены шахтеров, когда не было денег на сахар и цукаты. И сейчас, видя искусную выпечку, принесенную другими женщинами, Ханна думала, что ее пирог – бугорчатый, кривобокий и опавший в центре – вписывался в общий ряд, как гремучая змея на состязание по вязке узлов.
