Вилл стоял на коленях в церкви Арундела и так дрожал, что болело все тело. Чувствовал он себя хуже некуда и проклинал свое решение вернуться домой. После битвы Д’Обиньи скрылся в Бакенхеме и там ждал развития событий. Новости приходили скудные, но те, что все-таки достигали его, только огорчали. По всему выходило, что императрица укрепляет свои позиции. Виллу отчаянно хотелось увидеть Аделизу, но он понимал: в его отсутствие у жены больше шансов договориться с новой властью благодаря ее отношениям с Матильдой. Почва уходила у него из-под ног, и Вилл осознавал свое бессилие. В собственных глазах он выглядел недостойным мужчиной.
– Я вижу свое ничтожество, – говорил он написанному на дереве образу Девы с Младенцем на руках, что стоял на мраморном парапете перед алтарем. – В твоей власти как забрать, так и дать. Я хочу сделать то, что будет правильно, но как же мне быть, если я больше не знаю, что правильно, а что нет?
– Муж мой?
Вилл обернулся на голос Аделизы.
– Оставьте меня, – попросил он. – Разве я мешаю вам, когда вы молитесь?
Она подошла и опустилась на колени рядом с ним, сложила руки ладонями вместе:
– Что бы ни случилось в прошлом, что бы ни ожидало нас в будущем, нет столь тяжкого горя, о котором нельзя поведать Господу.
– Неужели я так ошибался? – спросил он спустя несколько минут, стоя с опущенной головой. – Я делал то, что требовала от меня честь, и старался как мог, а теперь оказалось, что моих стараний было недостаточно. Мне кажется, будто я падаю в длинный темный туннель, в конце которого не свет, а еще больше тьмы.
– Никогда так не думайте! – Аделизу потрясло подавленное состояние мужа, особенно по сравнению с его обычным неиссякаемым оптимизмом. – Никогда! – Она обняла его за плечи, теперь уже не обращая внимания на то, что он весь мокрый. – Вы прекрасный, добрый человек!
Вилл приник к ней, сотрясаемый дрожью, и она обнимала и утешала его, словно он был ее ребенком, пока наконец он не выпрямился и не утер глаза рукавом.
– Я недостоин вас, – хрипло выдавил он. – И никогда не был достоин.
– Ш-ш-ш. – Аделиза поцеловала его в щеку и поднялась. – Не нужно так говорить. Скажите вашу молитву Богу и попросите у Него помощи и прощения, а потом приходите – мыться, есть и спать. Завтра будет достаточно времени, чтобы решить, что делать.
Когда она ушла, Вилл сцепил руки и опять склонил голову. Он пытался сосредоточиться на улыбающейся Деве Марии в синем одеянии, но в его душе не было ничего, кроме ощущения полного краха.
– Почему вы согласились выйти за меня замуж?
Аделиза посмотрела на Вилла. В конце концов он вернулся из церкви, серый от холода, дрожащий и босой, с сапогами в руках. Она долила в лохань горячей воды, а после купания заставила его съесть миску похлебки из баранины и ячменной крупы, напоила горячим вином со специями. Постепенно Вилл согрелся, и хотя взгляд его оставался несчастным, он уже не был таким потерянным. Аделиза отпустила прислугу, и они остались в опочивальне вдвоем. Ставни закрыты, задернуты завесы, красные угли в очаге пышут уютным теплом. Тери, любимый пес Вилла, стоя на задних лапах, принюхивался к почти пустой миске. Вилл поставил миску на пол, чтобы собака могла вылизать ее, и это подсказало Аделизе, что муж приходит в себя.
– Потому что я так решила, – ответила она.
– Но почему? – Он не сводил с нее вопросительного взгляда. – Вы были королевой. Вы могли выбрать любого, кого захотели бы.
Не совсем так, подумала Аделиза. Прежде чем выйти за кого-либо замуж, ей пришлось бы получить согласие Стефана.
– Вы предложили мне другую жизнь. Благодаря вам я поняла, что не готова принять монашеский постриг.
– Я не верил, что вы согласитесь, ведь до вас мне так же далеко, как до звезд.
– Но вы осмелились спросить – и я осмелилась ответить. И не сожалею об этом. От вас я получила дары куда более ценные, чем все короны на свете.
– Мне казалось, что это еще один дар – держаться вдали от вас, – тихо проговорил Вилл. – Вот почему я сказал, что мне не следует здесь оставаться. В мое отсутствие вы и дети будете в безопасности. Если меня нет в Арунделе, то нет и причины осаждать его.
Аделиза подняла брови:
– Вы не собираетесь признать императрицу королевой?
– Я принес клятву Стефану и не предам его, чуть только он попал в плен. А иначе меня нельзя будет считать человеком чести. Пока король не отречется от трона, мой долг – поддерживать его. Но если Стефана окончательно и бесповоротно свергнут, я должен буду защищать свою семью.
– Ни одна из сторон еще не появлялась в Арунделе, и, по-моему, сейчас не стоит предпринимать никаких действий, нужно подождать и посмотреть, что будет. Лучше заниматься нашими владениями, следить за тем, чтобы все было в порядке. И еще помочь тем, кто безвинно пострадал. – Она взяла Вилла за руку. – Пойдемте, уже поздно, эта беседа может подождать до утра.
Аделиза увлекла его от очага к их кровати и, помогая разоблачиться, расстегивая застежки и развязывая шнуры, целовала его, ласкала, подбадривала нежными прикосновениями. Потом разделась сама и прижалась к нему всем телом.
– Муж мой, – позвала она.
С тихим стоном Вилл потянулся к Аделизе, обнял ее, и внезапно его аппетит пробудился, и он стал целовать ее в ответ.
По ее повелению кровать тем вечером застелили чистыми, свежими простынями, надушенными лавандой и тимьяном: она знала, что для Вилла этот запах связан с ней и с домом. Аделиза притягивала его к себе желанием, состраданием и потребностью женщины сделать мужчину снова сильным. В момент наивысшего накала Вилл прижался лицом к ее шее и прошептал, что любит ее и не может без нее жить, что она – его сердце и его мир, она – его королева. Аделиза обнимала и гладила его, пока он не провалился в глубокий, исцеляющий сон у нее на груди, а потом немного поплакала. Вилла она убеждала, что все будет хорошо, но на самом деле не знала, что ждет их в скором будущем.
Матильда опустила ладонь на усыпальницу короля Генриха в алтаре Редингского аббатства. Черты ее лица застыли, словно вырезанные из камня. Ей было холодно, сводило желудок от физического голода и умственного перенапряжения. Много раз она сталкивалась со смертью, но соприкосновение с собственной тленностью в образе могилы отца обострило ее восприятие скоротечности жизни. Она должна использовать каждый момент на этой земле, дарованный ей Богом. Когда она виделась с отцом в последний раз, они яростно спорили по поводу замков из ее приданого. Не желая задерживаться на этом воспоминании, Матильда решила подумать о своем детстве. У нее остался смутный образ девочки, бегущей навстречу отцу – большому и очень живому, и он поднял ее на руки и горделиво понес по дворцу, угостил сладостями и подарил серебряные ленты для волос… а потом сказал, что ей нужно уехать далеко-далеко к своему будущему мужу. Матильда попыталась вспомнить о том, каков был отец после ее возвращения из Германии, но острое горе заставило ее направить мысли в иную сторону.
