На самом деле Бонапарт вернулся в Париж в шесть часов утра 16 октября 1799 года, или 24 вандемьера восьмого года, переживая одни из самых тяжелых дней в своей жизни. Уже зная о неверности Жозефины, он застал в доме только мать и братьев, а те не преминули подлить масла в огонь. Самой обвиняемой дома не оказалось: она выехала навстречу супругу. Но, к сожалению, Жозефина искала его на Бургундской дороге, тогда как он возвращался по Бурбонской. Вообразив, что она сбежала с любовником Ипполитом Шарлем, оскорбленный муж отдал приказание собрать вещи неверной жены и выставить их к портье.
Он, как и Лаура, в горестные моменты начинал входить в раж.
А гнев молодой женщины все рос по мере того, как фиакр продвигался по Парижу, пересекая Сену по Королевскому мосту и приближаясь к улице Бак. Ее раздражение достигло апогея, когда экипаж остановился у элегантного отеля Университета, на углу одноименной улицы. Перед дверью озабоченно вышагивал Жуан. Когда фиакр остановился, он бросился к дверце, чтобы помочь Лауре выйти, но она оттолкнула его протянутую руку. Никогда еще ее черные глаза не пылали таким гневом!
— Уплатите кучеру и следуйте за мной, — приказала она. — Нам есть о чем поговорить…
И скрылась за дверью отеля. Все это произошло так быстро, что Жуан и слова вымолвить не успел. В коридоре своего этажа Лаура увидела Бину, которая бегала взад-вперед, качая на руках Элизабет.
— Ох, мадам! Ну, наконец-то! — с облегчением вскрикнула она. — Никак не уложу. Не лежится ей в кроватке…
— Прости, Бина, меня очень задержали, — пояснила Лаура, беря девочку на руки. Та протянула ручонки и тут же прижалась к ней личиком, мокрым от слез.
— Мама! Мама! — только и повторяла она.
Малютка знала еще совсем мало слов, но это всеобъемлющее слово отражало все ее разнообразные эмоции — от большого горя до огромной радости.
— Она поела? — спросила Лаура, укачивая девочку, положившую головку на ее плечо.
— Выпила немножко молока. Да и то с большим трудом удалось заставить. Когда вас нет, она сама не своя.
— Но теперь я здесь, и нет больше никаких причин для расставания. Завтра же мы уедем в Сен-Мало. А пока пойду уложу ее…
Успокоившись, утомленный ребенок быстро заснул, и Лаура уложила ее в кроватку, тщательно накрыв одеялом и поцеловав милое личико. Девчушка даже не проснулась, лишь на лице ее, еще мокром от слез, расцвела доверчивая улыбка. Лаура еще немного посидела у кроватки, с бесконечной нежностью глядя на дитя. Разве не стоила любовь этого ангелочка любви всех мужчин? Лаура вздохнула с облегчением и почувствовала, как на нее навалилась огромная усталость. Но надо было закончить еще одно дело…
Жуан ожидал ее в малом салоне их гостиничного номера. Войдя, она заметила на его лице такое болезненно-тревожное ожидание, что остатки ее гнева тотчас же испарились. Ну что, в самом деле, она собиралась с ним сделать? Прогнать? Навеки отдалить от себя этого человека, который, она знала, так любил ее и столько раз доказывал ей свою любовь? Не говоря уже о важной тайне, которую он и Бина разделяли с ней. Да и за что его наказывать? За то, что хотел навеки устранить из ее жизни мужчину, который заставлял ее страдать гораздо чаще, чем дарил мгновения счастья? Она вспомнила, как терзалась, как была зла, подсмотрев в окно сцену нежности Батца с Мишель Тилорье. Будь у нее тогда в руках револьвер, разве она не выстрелила бы, чтобы уничтожить этих двоих, доставлявших ей такие муки? С той только разницей, как она сказала Батцу, что сама она бы, уж конечно, выстрелила в обоих.
— Вы хотели поговорить? — очень тихо спросил Жуан.
— Хотела… но уже не помню о чем.— Мне показалось, что вы вернулись очень разгневанной…
— Я? Правда? Наверное, так и было, раз вам показалось, но, повторяю, я уже забыла, из-за чего.
Она поняла, что он не поверил. И подумала, что он догадался, почему сегодня она вернулась так поздно. И, может быть, захотел, чтобы она высказалась, решив расставить все точки над «i»:
— Должен ли я понимать, что вам действительно нечего мне сказать? Это на вас не похоже…
В его голосе послышалась нотка иронии, и Лаура снова чуть было не рассердилась, но за годы лишений она научилась и рассудительности, и самообладанию. Нет, не удастся ему заставить ее выкрикнуть ему в лицо, что она только что была в постели того, кого он так ненавидел.
— Похоже или нет, но это так, — сухо возразила она. — Мне нечего сказать вам, Жуан! Разве что… завтра с утра отправляйтесь за дорожной каретой и попросите самую удобную. Пора, давно пора нам возвращаться в Сен-Мало! Элизабет должна жить так, как живут все дети ее возраста.
Жуан не сразу покинул комнату. Он еще постоял напротив, пристально глядя Лауре в глаза. И вдруг улыбка, как луч солнца среди туч, осветила взгляд его серых глаз.
— Давно уже, — ответил он, — не получал я такого приятного приказа.
Он направился к двери, но на пороге обернулся:
— Девочке у нас будет хорошо. Она полюбит Бретань и, надеюсь, никогда ее не покинет…
— Чтобы заставить и меня навек остаться там? — с насмешкой закончила за него Лаура. — Но не волнуйтесь, я еще не скоро вновь обрету вкус к путешествиям.
На следующее утро на противоположной стороне улицы перед отелем Университета появился какой-то человек. Он наблюдал за подготовкой к отъезду дорожной кареты, запряженной четверкой лошадей, на крышу которой два лакея под руководством Жуана прилаживали большой баул, кожаные сумки и шляпные коробки.
Чуть погодя он увидел, как из отеля вышли две женщины в сопровождении хозяина, расточавшего им всевозможные знаки внимания. Та, что повыше, отвечала ему, и наблюдатель был поражен элегантностью, с которой она была одета. Лаура, без сомнения, воспользовалась поездкой в Париж, чтобы обновить свой гардероб. В то утро на ней был темно-зеленый длинный плащ из английского сукна, довольно строгого покроя, который, однако, чуть смягчала бархатная отделка на прямом воротнике, на лацканах и на манжетах. На голове у дамы было нечто похожее на тюрбан того же цвета с вуалью, предназначенной защищать женское лицо от дорожной пыли. Но пока еще вуаль была поднята, и из прически выбивались белокуро-серебристые локоны, обрамляя тонкое лицо с удлиненными черными глазами. Взгляд мужчины задержался на ней на мгновение и тут же перешел на девочку, ерзавшую на руках у камеристки. Эту камеристку он хорошо знал. Малышка хотела, чтобы ее опустили на тротуар. Хорошенькая куколка, одетая в бархат под цвет голубых глаз. Лицо ее лучилось от радости. Шелковые завитки, как золотая стружка, торчали из-под капора, подвязанного под милым подбородком широкой шелковой лентой с большим бантом. Так и не добившись, чтобы ее опустили вниз, девочка протянула к молодой женщине нетерпеливые ручки, обтянутые белой тканью перчаток. На руки ее взял Жуан, и это не вызвало протеста ребенка: наоборот, она обвила ручонками его шею и прижалась, что-то щебеча. Тот, кто наблюдал за этой сценой, почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Девочка была совершенно не похожа на мать, и вообще невозможно было определить, на кого из них троих она была похожа. Тогда почему бы и не на этого немногословного мужчину, который так широко улыбался ей?
