Читатели «Папаши Дюшена» никогда не видели редактора и воображали его таким, каким он был изображен на первом листе газеты, — колосс в карманьоле, с двумя пистолетами и саблей за поясом, потрясает топором над головой крошечного священника, стоящего на коленях у его ног. При встрече с Эбером они были бы очень удивлены. На самом деле это был маленький, тщедушный человечек, бледный, с тонкими чертами лица и коротко подстриженными каштановыми волосами. У него были изящные руки, серые глаза смотрели благодушно и приветливо, а одевался Эбер очень тщательно и даже элегантно. Сын мелких торговцев из Алансона, он получил прекрасное образование, учился у иезуитов, говорил правильно и отчетливо, если не вопил с трибуны Конвента, и играл по вечерам на флейте, чтобы убаюкать малышку-дочь.
— Это очень мило с твоей стороны, гражданин, что ты вспомнил о нас в такую паршивую погоду. Ты поужинаешь с нами?
— Нет, благодарю тебя. Видишь ли, в моем возрасте люди довольствуются малым, а ликер, которым меня угостила твоя жена, прекрасно согревает. Но ты должен немедленно сесть за стол и как следует поесть. Мне кажется, ты устал.
— Что я тебе говорила, гражданин! Мой бедный супруг изнуряет себя, занимаясь делами нации и Коммуны. Он хочет счастья для всех… Но даже у него находятся недоброжелатели, которые помнят только о себе, и моему мужу приходится тяжело.
— Успокойся, жена! Подавай скорее суп, и мы поговорим, пока я буду есть. А кстати, не пора ли тебе дать грудь нашей малышке?
— Уже иду, иду…
— Не люблю, когда при мужском разговоре присутствуют женщины, — пояснил Эбер, когда Франсуаза вышла из комнаты. — Раз ты дождался меня, значит, ты хочешь мне что-то сказать, верно?
— Да… Как ты думаешь, гражданин Эбер, сколько еще времени ты сможешь выдерживать натиск своих врагов?
— Кто тебе об этом сказал? — нахмурился Эбер.
— Никто. Я часто бываю в Конвенте, и я не глухой. Да и мозги у меня еще есть. «Иностранный заговор», о котором первым заговорил этот мерзавец Шабо, у всех на слуху. С ним теперь носится Робеспьер, потому что его это весьма устраивает: ему необходимы враги. Не так уж трудно сообразить, кого считают заговорщиками: Дантона, Шометта, тебя… и всех ваших друзей. Дантон теперь говорит о милосердии, а Робеспьер хочет править один — и при помощи террора. Я даже не уверен, что его друг Сен-Жюст долго продержится. Как только расправятся с Фабром…
— Что тебе известно 6 Фабре?
— Что он окончательно скомпрометировал себя в деле «Индийской компании». Подумай сам. Чтобы жить во дворце, принадлежавшем эмигрировавшему вельможе, с одной из самых красивых женщин Парижа, нужны немалые деньги. Впрочем, Фабр всегда стремился к роскоши. Он далеко не так благоразумен, как ты. Тебе удается жить в соответствии с твоими принципами. Твое жилище так же чисто, как душа твоей жены, оно простое и приветливое, каким и должен быть дом человека. Остается только выяснить, сумеешь ли ты все это сохранить!
— Что ты хочешь сказать?
— Даже сидя в тюрьме, Шабо продолжает исходить злобой, пытаясь спасти свою голову. А ты его главный враг.
— Но он арестован! Это значит, что в правительстве ему не верят.
— Ты рассуждаешь как разумный человек, и ты прав. Но когда хотят избавиться от своей собаки, всегда говорят, что она взбесилась. А Робеспьеру не терпится избавиться от тех, кто ему мешает! Ты — один из первых. Я расскажу тебе, что слышал один мой друг в Якобинском клубе после окончания заседания. Говорят, что все выдвинутые тобой обвинения во время процесса над вдовой Капет были лишь видимостью, а на самом деле ты хотел ее спасти. Кроме того, когда человек так кричит о своей ненависти, он часто прикрывает этим свои истинные намерения…
— И каковы же, по-твоему, мои истинные намерения? — поинтересовался он, не отрывая взгляда от тарелки с супом.
Эбер побелел как полотно.
— Получить миллион и возможность выехать с семьей из Франции, которую раздирают внутренние распри и которая, подобно Сатурну, пожирает своих детей, начиная с самых беззащитных!
Эбер поднял голову и метнул на собеседника яростный взгляд:
— Но теперь все эти подозрения развеяны! Мария-Антуанетта взошла на эшафот, а я не стал миллионером.
— Это так, но ты сам мог в какой-то момент счесть ее спасение не слишком удачной идеей. Оставшись на свободе, Мария-Антуанетта мешала бы слишком многим — к примеру, тому же Питту, о котором нам все уши прожужжали. А в руках людей из Вены она стала бы просто опасной. Но остается еще кое-кто, куда более важный и ценный…
Эбер никак не отреагировал на эти слова. Он спокойно взял хлеб, отрезал большой кусок и принялся за островок сала, плававший в супе. На крестьянский манер он отрезал небольшие кусочки и клал их на хлеб. Аббат не мешал ему есть: старик не сомневался, что «папаша Дюшен» его слышал и теперь обдумывает услышанное. Наконец Эбер с удовлетворением вздохнул,
— Черт побери, как же я был голоден! Так о чем мы говорили?
— О чем могут говорить два уроженца Нормандии, как не о том, что касается их родного края! Мы все не прочь заполучить мальчишку из Тампля, потому что он наш герцог!
— Он был им! — рявкнул Эбер. — И больше им не является.
— Как бы не так! Я знаю многих в Нормандии, кто с тобой не согласится. Есть люди, которые думают, что, если бы ребенок оказался у нас, мы стали бы обладателями силы, способной противостоять человеку, которого уже боятся, а скоро будут ненавидеть, потому что у него руки по локоть в крови. Не стоит оставлять ему такого ценного заложника. Диктатор умертвит его рано или поздно, как только решит, что больше в нем не нуждается.
Облокотившись на стол, Эбер ковырял в зубах кончиком ножа. Эту привычку он приобрел, чтобы «слиться с народом», и она безмерно раздражала Робеспьера.
— Так что ты предлагаешь?
— Выкрасть его и увезти к нам.
— Куда это?
Прежде чем ответить, аббат долго всматривался в побледневшее лицо, следя за выражением глаз Эбера. Тот был не просто встревожен — «папаша Дюшен» отлично понимал, что после разоблачений Шабо он рискует головой. Наконец старик решился:
— В Карруж, разумеется. Там его уже ждут. Ты ведь хорошо знаешь замок. Это внушительное сооружение с запасными выходами. В случае необходимости мальчика можно увезти в другое место, но, думаю, этого не понадобится. Левенер остается мэром Карружа, и все жители на его стороне.
— Но Левенер в тюрьме, он предатель!
— Тебе отлично известно, что это неправда. Он воплощение верности. А из тюрьмы его вытащит Ош, можешь мне поверить! Ему никто не откажет, даже сам Робеспьер. Народ считает Левенера героем, так что генерал скоро вернется домой.
