Диксмер впился ногтями в грудь: он хотел ответить, но голоса не было.
Он сделал несколько шагов по канцелярии.
— Время идет, — произнес он наконец, — дорога каждая секунда. Вы готовы, сударыня? Тогда пойдемте.
— Я вам уже сказала, сударь, — ответила Женевьева со спокойствием мученицы, — я жду!
Диксмер собрал все бумаги, проверил, надежно ли заперты двери, чтобы никто не смог войти в канцелярию. Потом он попытался повторить жене свои инструкции.
— Не нужно, сударь, — остановила его Женевьева. — Я прекрасно знаю, что нужно делать.
— Тогда прощайте!
И Диксмер протянул ей руку, словно в этот решительный момент все обвинения должны были исчезнуть перед величием ситуации и возвышенностью самопожертвования.
Вздрогнув, Женевьева коснулась кончиками пальцев руки мужа.
— Станьте рядом со мной, сударыня, — произнес Диксмер. — И как только я ударю Жильбера, проходите.
— Я готова.
Диксмер, сжав в правой руке свой широкий кинжал, левой постучал в дверь.
XVIII
ПРИГОТОВЛЕНИЯ ШЕВАЛЬЕ ДЕ МЕЗОН-РУЖА
В то время как сцена, описанная в предыдущей главе, происходила в канцелярии у двери в камеру королевы, а точнее — в первую комнату, что занимали два жандарма, другие приготовления велись с противоположной стороны, на женском дворе.
Внезапно, подобно каменной статуе, отделившейся от стены, появился человек. Его сопровождали две собаки. Напевая вполголоса «Дело пойдет» — очень модную в то время песенку, он провел связкой ключей, которую нес в руке, по пяти прутьям решетки, закрывающим окно королевы.
Королева сначала вздрогнула; но, догадавшись, что это сигнал, сразу же тихонько открыла окно и принялась за работу более опытной рукой, чем можно было бы подумать, ибо не раз в слесарной мастерской, где ее царственный супруг любил когда-то проводить часть дня, она прикасалась своими изящными пальцами к инструментам, подобным тому, от которого зависели сейчас все ее шансы на спасение.
Как только человек со связкой ключей услышал, что окно королевы открылось, он постучал в окно жандармов.
— А-а! — узнал Жильбер, глядя сквозь стекло. — Это гражданин Мардош.
— Он самый, — подтвердил тюремщик. — Ну как? Кажется, мы хорошо несем службу?
— Как обычно, гражданин ключник. Вы, кажется, не часто находите у нас погрешности.
— Да, — согласился Мардош, — но дело в том, что сегодня ночью бдительность нужнее, чем когда-либо.
— Ну да? — удивился подошедший Дюшен.
— Конечно.
— А что произошло?
— Откройте окно, я расскажу вам.
— Открывай, — скомандовал Дюшен.
Жильбер открыл окно и обменялся рукопожатием с ключником, который успел уже стать приятелем обоих жандармов.
— Так в чем же дело, гражданин Мардош? — повторил Жильбер.
— Заседание Конвента было малость жарким. Вы читали?
— Нет. Что же там произошло?
— Сначала гражданин Эбер сообщил кое-что неизвестное.
— Что именно?
— А то, что заговорщики, которых считали мертвыми, живы, и даже очень живы.
— Ах да, — вставил Жильбер, — Делессар и Тьерри, я слышал об этом; негодяи сейчас в Англии.
— А шевалье де Мезон-Руж? — произнес ключник так громко, чтобы королева его услышала.
— Как! Этот тоже в Англии?
— Вовсе нет, он во Франции, — так же громко продолжал Мардош.
— Он что, вернулся?
— Он и не уезжал.
— Ну и дерзкий человек! — заметил Дюшен.
— Такой уж он есть.
— Тогда, наверное, его попытаются арестовать?
— Конечно, попытаются; но, кажется, что это совсем непросто.
В этот момент пилка в руках королевы так сильно заскрежетала о железо, что ключник испугался, как бы охранники не услышали это, несмотря на все его усилия заглушить эти звуки.
Он наступил каблуком на лапу одной из своих собак, которая взвыла от боли.
— Ах, бедный пес! — не сдержался Жильбер.
— Вот еще, — ответил ключник, — ему нужно было всего-навсего надеть сабо. Да замолчи ты, Жирондист, замолчи!
— Твоего пса зовут Жирондист, гражданин Мардош?
— Да, такое вот имя я ему дал.
— Однако ты говорил… — перебил Дюшен (будучи сам пленником, он питал к новостям такой же интерес, как и арестанты), — ты говорил…
— Ах да, я говорил, что тогда гражданин Эбер — вот это патриот!.. — что гражданин Эбер внес предложение перевести Австриячку обратно в Тампль.
— Почему это?
— Черт возьми! Потому что, как он утверждает, ее перевели из Тампля только для того, чтобы удалить от общественного надзора Коммуны.
— А еще и затем, чтобы оградить ее от этого проклятого Мезон-Ружа, — заявил Жильбер. — Мне кажется, что подземный ход все-таки существует.
— То же самое ему заявил и гражданин Сантер. На это Эбер ответил, что, раз мы теперь предупреждены, опасности больше нет и что в Тампле Марию Антуанетту можно было бы охранять с половиной предосторожностей, требующихся здесь; да ведь Тампль и вправду куда прочнее Консьержери.
— Честное слово, — заявил Жильбер, — что касается меня, то я хотел бы, чтобы ее снова отправили в Тампль.
— Ясно, тебе надоело ее охранять.
— Нет, но эта охрана меня печалит.
Мезон-Руж громко закашлялся: чем глубже пилка вонзалась в железный прут, тем больше шума она производила.
— Так что же решили? — спросил Дюшен, подождав, пока у ключника пройдет приступ кашля.
— Решили, что она останется здесь, но суд над ней состоится незамедлительно.
— Бедная женщина! — произнес Жильбер.
Дюшен, чей слух оказался более тонким, чем у его сослуживца, или внимание было не так занято рассказом Мардоша, наклонился, прислушиваясь к происходящему в другом отделении камеры.
Ключник заметил это движение.
— Так что, понимаешь, гражданин Дюшен, — живо сказал он, — попытки заговорщиков, если они узнают, что времени на осуществление задуманного у них нет, станут совсем отчаянными. В тюрьме удвоят охрану, потому что речь идет не больше и не меньше как о вооруженном вторжении в Консьержери; заговорщики убили бы всех, чтобы проникнуть к королеве, то есть я хочу сказать к вдове Капет.
— Да полно тебе! Как же они войдут сюда, твои заговорщики?
— Переодевшись в патриотов, они притворятся, что хотят повторить события второго сентября, подлецы! Потом двери будут открыты — и прощай!
На мгновение воцарилась тишина, вызванная изумлением жандармов.
Ключник с радостью, смешанной со страхом, услышал, что пилка продолжает работать. Пробило девять часов.
В это время кто-то постучал в дверь из канцелярии, но жандармы, поглощенные беседой, не ответили на стук.
