Пока Уна рассказывала о том, как она его ждала, рассказывала о своих дяде и тете, о том, что она сделала, чтобы доказать свою любовь, Коуди смотрел на нее, совершенно ошеломленный услышанным. Наконец он заметил в ней некое сходство с родственниками Эллин; вот почему он с самого начала подумал, что она ему кого-то напоминает. Пробиваясь сквозь путаницу дат, он попытался вспомнить, где и когда он мог с ней встретиться. Когда же?! Если она знала Эллин, значит, она не выдумала всю ату историю.
Эллин… День его свадьбы… Дом тетки Эллин — Юджинии Норрис. Потрясенный, Коуди догадался, что миссис Норрис была матерью Уны. Дом был полон его друзей в военной форме и друзей семейства Эллин — десятки людей. Коуди вспомнил, как вошел в дом, все еще слегка под хмельком после последней холостяцкой пирушки, и заметил застенчивую девочку, забившуюся в угол, во все глаза смотревшую на него. Он внимательно посмотрел на Уну. Она стала старше, но… конечно же, это была она! Кузина Эллин. Переполненный радостью от своего приезда, он попытался тогда вытащить эту девочку из угла. Коуди вспомнил, что взял ее за подбородок, улыбнулся, глядя ей в глаза, и наговорил кучу разных комплиментов. Возможно, он спросил, почему самая хорошенькая девушка на этой свадьбе прячется в уголке. Возможно, он пригласил ее на танец. Ей не могло быть больше… больше… тринадцати или четырнадцати лет. Уна была еще ребенком, ребенком, который расцвел в лучах внимания взрослого человека.
Ей же он наверняка показался лихим военным, импозантным и приятным молодым человеком, готовым жениться на ее красавице кузине. Она смотрела на него во все глаза и выпалила признание: «Я вас обожаю». Коуди вспомнил, что рассмеялся, возможно, сказал, что тоже любит ее, чем смутил девочку. Такое было вполне возможно. Стремясь придать ей уверенности в себе, он мог неосторожно пошутить, что, возможно, женится не на той кузине. Коуди смутно припомнил: девочка, кажется, лепетала, что будет ждать его. А если Эллин умрет… Он же, скрыв свой гнев от подобного предположения, ответил, что хорошенькой девушке надобно ждать любви, которая будет достойна ее. Очевидно, она посчитала, что он говорит о себе.
Эпизод был таким мимолетным, таким незначительным, что Коуди совершенно забыл о нем, да и о ней тоже.
— Так это была ты? — резко спросил он, имея в виду и прошлое, и настоящее. — Ты положила кусок пирога мне в жилетку…
— Твоего свадебного пирога! Да, я!
— А лента…
— От свадебного букета Эллин. Я даже подарила тебе часть самого букета. Это куда больше, чем дарил мне ты!
— Уна… а мой потник? Его разрезала ты?
Щеки ее залились алой краской.
— Я думала, ты бросил меня из-за этой шлюхи. Это произошло еще до того, как я поняла, что ты испытываешь меня. Я тогда еще не знала, чего ты от меня хочешь. Я не убила ее, но ранила, если ты хочешь, чтобы я ее убила, я сделаю это…
— Ты — сумасшедшая, — в отчаянии прошептал Коуди.
Путешествие на Запад сводило с ума и не таких. Он должен был внимательнее следить за всеми, а он держался так неприступно. Ему нужно было…
Уна вцепилась скрюченными пальцами, словно когтями, в свою грудь.
— Не говори так! — зашипела она, бросая на него злобный взгляд. — Эллин тоже так говорила, и мне это совсем не нравится!
— Уна, послушай-ка… — Коуди не имел ни малейшего представления, что он скажет, и даже почувствовал облегчение, когда его прервали.
Два роковых события произошли одновременно. С неба лениво посыпались снежинки и стали садиться на темные волосы Уны — одна за другой. Это зрелище его очень огорчило. Но Коуди так и не успел подумать о последствиях раннего снегопада — из леса выбежал Уэбб Коут и решительно направился к ним. Одного взгляда на лицо Уэбба было достаточно, чтобы у Коуди заныло сердце. Случилось кое-что похуже мокрого снега. И это кое-что вот-вот обрушится на его голову.
Когда они прогнулись, вода в ведрах застыла и тяжелый, холодный туман плыл среди пихт и кедров, опускаясь ниже — к кустикам пижмы и крестовника, густо росшим в подлеске. Туман не рассеялся, но в конце концов поднялся, запутавшись в верхушках деревьев, с нижних ветвей которых уже капало. Холодный, неуютный денек.
Перрин распаковала свою самую теплую шаль и накинула ее на плечи, затем принялась разжигать костер, но дрова отсырели и дымили. Когда поленья затрещали, Перрин подсела к огню, у нее зуб на зуб не попадал, ледяные капли оставляли мокрые следы на юбке. Согревая руки о горячую кружку с кофе, она прикидывала, что ей предстоит сегодня сделать. Повседневные заботы, казалось, никогда не кончатся, усилия, потраченные на разжигание костра, совершенно истощили ее.
Все винили высокогорье, но, по правде говоря, женщины были истощены из-за плохого питания, болезней и тягот пути. Даже Хильда, по мнению Перрин, обладательница богатырского здоровья, страдала от дизентерии. Тию постоянно донимали простуды. У Бути слегка разлилась желчь. Месячные прекратились почти у всех. И все очень похудели.
Глубоко вздохнув, Перрин принялась за кофе — он быстро остывал на холоде. Не обращая внимания на унизительные сигналы дизентерии, Хильда отправилась на урок чтения с Корой, и Перрин осталась одна. Знакомые звуки лагерной жизни раздавались отовсюду: непрекращающийся стук молотка Гека; невнятное бормотание Майлза, который ухаживал за больным мулом; усталые голоса женщин, которые, перекликаясь, о чем-то спрашивали друг друга, на что-то досадовали.
Но эти звуки лишь подчеркивали одиночество Перрин.
Совсем скоро невесты выйдут замуж и разбредутся по своим домам вдоль долины Вилламет. Мем и Бути отправятся морем в Англию, а Перрин будет искать работу в Кламат-Фоллс; ее будущее — пустота, которую необходимо чем-то заполнить.
Она может случайно встретить Коуди, когда он приедет в город за припасами для своего ранчо. Возможно, они кивнут друг другу или обменяются вежливым «Как поживаете?». Он что-то скажет насчет погоды, она согласится с ним. Потом они разойдутся, словно этого путешествия никогда и не было, словно их никогда не тянуло друг к другу и не лежали они в объятиях друг друга одной теплой ночью, когда сам воздух пел о любви.
«Нет, — уговаривала она себя, поднимая голову и вглядываясь в свинцовое небо. — Не думай о нем. Не страдай и не плачь о нем». Да, она не станет сожалеть, что у него была Эллин, а у нее — Джозеф, она не станет скорбеть ни о прошлом, ни о будущем.
Если она все еще нужна Коуди, он может считать ее своей. Она сделала все, разве только не сказала об этом прямо. После того унизительного разговора Перрин чувствовала, что он следит за ней, что не находит себе места. Она знала, что Коуди думает о ней и борется с собой — тем больше, чем ближе они к концу путешествия. Только он ничего не говорит, даже не подает вида, что в нем что-то изменилось.
