– Боже мой, Боже, как я хочу тебя! – Губы Дивона отрывались от желанной раковины лишь для того, чтобы произносить зажигающие безумные слова, а затем вновь припадали к ее неиссякаемым сокровищам.
Фелисити же не могла насытиться его телом, руки ее жадно трогали его спину, грудь, живот, затем опустились ниже, бешено разрывая неподдающиеся пуговицы на брюках. Под его руками она стала горячей и влажной, как и то, самое сокровенное, куда проник его палец и в такт с пляшущим языком заставил Фелисити изгибаться все сильнее, поощряя Дивона к еще более глубокому проникновению.
В руках у нее содрогался и пульсировал кипящей молодой кровью под багровеющей тонкой кожей его вздувшийся властный член, который она лелеяла и нежила ненасытными губами.
Не в силах больше терпеть, Дивон упал меж ее тугих бедер, жадно распахнутых ему навстречу, и вонзился в податливую плоть, как меч карающий и дарующий. Плоть его заполнила ее лоно, и она закричала, забилась, стонами заставляя его погружаться все ритмичнее и резче.
Дивон забыл даже о дыхании, всем своим существом приближая возлюбленную к звездному моменту экстаза, который и наступил, сопровождаемый почти животным воем и сладкими содроганиями набухших губ. Затем наступил и черед Дивона, наполнивший Фелисити до краев огненной влагой…
Потом они лежали, не размыкая объятий и упиваясь сладким дыханием друг друга. Дивон тихонько потерся носом об ее щеку. Фелисити открыла глаза, в которых еще светились огоньки страсти, и улыбнулась в ответ, потом робко подняла руку, чтобы провести по влажной побледневшей щеке.
– Так ты женишься на мне? – почти беззвучно спросила она и отвернулась.
– Я хочу только одного – провести всю свою жизнь рядом с тобой. – Черты его мужественного лица омрачила неожиданная горечь. – Но я не могу ручаться за наше будущее.
– Этого не может никто. Нам не дано знать того, что впереди – ни знать, ни распоряжаться этим… Но любовь наша будет жива всегда.
– Всегда, – как эхо повторил Дивон и уткнулся лбом в ее мягкое плечо.
Так они лежали, и понемногу Дивон стал раздевать ее. Медленно, заботливо и нежно он обнажал дюйм за дюймом ее шелковистую розовую кожу.
– Ты так прекрасна, – бормотал он, склоняясь над ее отвердевшими грудями. Ладонь его накрыла томную плоть. – Ты добра и сильна.
Рубашка опускалась все ниже, пока не открыла Дивону чуть округлившийся теплый живот. Он на секунду замер, а затем боязливо провел по нему указательным пальцем и припал губами, все поняв и обо всем догадавшись. В глазах его теплился ровный огонек любви и благодарности.
Фелисити намотала на палец прядь его черных волос.
– Твоя бабушка рассказывала мне недавно легенду о растении, что обвивает стволы больших деревьев. Когда долго нет дождя, его листья высыхают и кажутся совсем мертвыми…
– Воскресающая лиана.
– Да. И вот теперь стоит засуха, и все мертво, но пойдут дожди, которые наполнят сухие листья жизнью… – Ее рука тихо легла на его руку, ласкавшую тугой живот. – И этот ребенок станет возрождением Чарлстона… нашим возрождением. – Пальцы ее чуть сжались. – И не важно, что будет дальше с нами, ибо теперь у нас есть надежда.
Коричневатая фотография, изображающая счастливую пару в день их венчания, конечно, не была столь роскошна, как другие портреты, украшающие комнату, – старинные портреты пиратов и дерзких красавиц, помогавших им везде и во всем. Но, когда Фелисити смотрела на их с Дивоном фотографию, она никогда не могла удержаться от улыбки.
– Это тебя рассмешил малыш Томас? – спросила Мерри, глядя на мать с низкой скамеечки, стоящей на ковре. В свои четыре года Мерри была крайне любознательным ребенком, который мог назвать все произрастающие в Ройял-Оук растения и всех водящихся в округе животных.
– Нет, моя радость, – Фелисити прижала девочку к груди и погладила ее огненные кудри. – На самом деле, я думаю, что Томас давно спит.
– Ты уверена? А может он просто прикидывается? – с надеждой продолжала свои расспросы малышка.
– Не думаю. – Фелисити подняла сына, прикорнувшего на ее плече, и погладила по спинке. Мальчик недовольно засопел.
Застегнув корсаж, миссис Блэкстоун встала и осторожно понесла ребенка в детскую. Мерри поспешила за ней, путаясь ножками в пушистом ковре.
– Разве мне тоже надо идти спать? Я еще вовсе не устала и могу принести тебе папину корзинку для ленча!
Фелисити опустила своего двухмесячного сына в кроватку и, повернувшись к дочери, протянула ей руки. Малышка тотчас забралась к матери, и по тому, как сладко она засопела, устроившись поудобнее, Фелисити поняла, что девочка все-таки устала и строптивицу надо уложить.
– Если ты не поспишь сейчас, то не сможешь выслушать ту историю, что собрался прочесть тебе на ночь папа. Разве ты хочешь пропустить такую интересную сказку?
– Не-е-е-е, – задумчиво протянула Мерри. – Я хочу успеть и то и другое.
Фелисити улыбнулась.
– Но не сегодня, Мерри, – твердо ответила мать и, уложив девочку, плотно задвинула полог. – Отдохни хорошенько, Мерри. – Глаза девочки покорно закрылись, и Фелисити поспешила выйти из детской.
На секунду задержавшись у высокого зеркала в холле, чтобы поправить растрепавшиеся волосы, она подняла уже наполненную провизией корзинку и вышла из дома.
Ленивое полуденное солнце позднего лета просвечивало сквозь резную дубовую листву, шелестящую вслед торопящейся женщине. Подойдя к старому причалу, Фелисити совсем раскраснелась – встреча с мужем до сих пор волновала ее как и первый раз, а наступившая возможность видеть его, когда захочется, после постоянных разлук безжалостного военного времени вообще приводила молодую женщину в счастливое возбуждение. Она никогда не уставала любоваться мужем.
Вот и сейчас он стоял по колено в воде, приколачивая к пирсу новые доски. Было жарко, и Дивон снял рубашку, подставляя солнцу мускулистое прекрасное тело.
Присутствие Фелисити он почувствовал сразу и, подняв голову с зажатыми во рту гвоздями, приветливо хмыкнул. Фелисити подошла ближе.
– Выглядит замечательно, – оценила она, ступив прямо на свежеположенные доски.
– Благодарствую. – Он опустил молоток. – Я был уверен, что ты придешь. Что дети, заснули?
– Конечно. Эвелин сказала, что присмотрит за ними. Мерри, конечно, сопротивлялась до последнего. – Фелисити присела на дубовые доски, нагретые солнцем, и поставила корзинку рядом.
– Вся в мать, – рассмеялся Дивон и расстелил салфетку.
– Думаю, скорее в бабушку, – отпарировала жена. – Которая, кстати, настаивала на том, чтобы ты ел дома, а не на пристани.
