— Не стоит на этом настаивать, госпожа. Да Хорса и сам не согласится на встречу. Осмелюсь заметить, что он вчера ругался, узнав, что вынужден будет оставаться под одной крышей с дочерью Эдгара Гронвудского, пока не утихнет ненастье. Сейчас он со своими людьми в казармах и… Ох, миледи, Хорса все время пьян. Пьет так, словно хочет забыть былые прегрешения. Повторяю, не стоит вам с ним встречаться. Ни к чему это.
И все же они встретились, но уже глубокой ночью.
В последнее время Милдрэд страдала бессонницей и ночные часы одиночества и горестных раздумий переносила тяжелее всего. Поэтому она поднялась и, как бывало ранее, направилась в часовню Николая Угодника, расположенную немного в стороне от помпезных ворот замка. Сложенная из грубого камня, с узкими, как бойницы, оконцами, она словно сливалась с мощными стенами замка, и о том, что это церковное строение, указывала только островерхая башенка на кровле.
Сейчас башенка, залитая светом полной луны, слабо выступала на фоне застилавших небо туч; к ночи дождь прекратился, и если облака стремительно проносились где-то в вышине, то на земле все стихло. Однако было зябко, и молодая женщина накинула длинный шерстяной плащ с большим капюшоном. Плащ был того оттенка, какому ночное освещение придает белый цвет. Милдрэд казалась в нем светлым призрачным силуэтом на фоне темного, пустынного двора.
Подойдя к часовне, она заметила, что, несмотря на позднее время, та ярко освещена изнутри. Местный капеллан был прижимист, и Милдрэд слегка удивилась, когда приоткрыла створку и увидела, что там горит множество свечей. Перед алтарем стоял коленопреклоненный Хорса.
Сакс был без своего высокого шлема, и по его лысой голове скользили блики огня. Он стоял согнувшись, упершись лбом на сцепленные пальцы рук, и даже немного раскачивался взад-вперед. Углубленный в молитву, он не заметил чужого присутствия, не обратил внимания, как заметались от сквозняка язычки пламени. Милдрэд же отошла немного в сторону, замерла у одной из мощных колонн и долго смотрела на Хорсу. В ее душе не было ничего, кроме презрения к нему, но потревожить молящегося ей не позволяло воспитание. Хотя и молиться в присутствии этого человека она не могла: казалось, даже воздух под сводами часовни наполнен ядовитыми миазмами, исходившими от него.
«Молись, кайся, предатель», — зло думала Милдрэд, наблюдая, как Хорса то вскидывается и нервно трясет сжатыми в кулаки руками, то в каком-то исступлении ударяет себя ими по лбу. Он был отвратителен! И она бы ушла, если бы в ее сердце острой спицей не колола тревога за судьбу родителей. Пусть Хорса ничтожество, злодей и пьяница, но он ей родня, а потому не посмеет скрыть правду.
Милдрэд расслышала, как Хорса сквозь всхлипывания повысил голос:
— Если бы можно было повелеть норне Урд [62]повернуть время вспять!.. О, я бы тогда успел, я бы не допустил, клянусь памятью своего прародителя Хорсы! [63]Я бы тогда…
Он не договорил, потому что его прервал громкий презрительный хохот.
Хорса гневно обернулся и увидел отделившуюся от колонны и приближавшуюся к нему фигуру в светлом. И она злорадно смеялась.
Сакс не сразу разглядел лицо под просторным капюшоном, но шарахнулся, опрокинув один из стоявших перед алтарем пюпитров, сам упал на плиты пола и стал отползать. Она же стояла над ним и насмехалась.
— Всегда знала, что ты в душе больше язычник, чем христианин, Хорса из Фелинга. Какого же черта ты делаешь тут, перед распятием? Тебе лучше творить свои заклинания перед грудами камней на пустом берегу. Там твое место выть на луну!
Теперь он узнал ее. Но смотрел так, будто видел впервые. Какой колючий взгляд, какое недоброе торжество в глазах, какая злая улыбка! Надо же, а ведь в первый миг ему померещилось, что это Гита… Но это ее дочь. Раньше они никогда не казались ему похожими.
Хорса резко поднялся, забросил через плечо полу своего длинного плаща. Произнес, чтобы напомнить самому себе, кто перед ним:
— Дочка Эдгара.
Милдрэд перестала смеяться. При колеблющемся свете ей показалось, что он дрожит. Впрочем, ей-то что до этого? Это пес Юстаса… а на деле просто спивающийся неудачник. Он казался ей жалким, она на расстоянии ощущала, как от него разит немытым телом и перегаром.
Ее взгляд был таким пристальным и колючим, что Хорса не выдержал и закричал:
— Что тебе надо? Я не желаю с тобой общаться! Ибо кто ты теперь? Просто наложница Юстаса. Это в наши старые времена тебя считали бы датской женой. Но норманны все изменили. И теперь ты…
— Умолкни, Хорса!
Он опешил. Раньше эта девушка никогда не была так дерзка с ним, раньше она его боялась. Теперь же возомнила, что защита Юстаса дает ей право повышать на него голос. Да плевать он на нее хотел!
Но еще больше он хотел не встречаться с ней. Ибо на нем была кровь ее родителей.
И Хорса закричал:
— Ты не смеешь обвинять меня в чем бы то ни было! Это только наше дело — мое, Гиты и Эдгара. Я всегда любил Гиту! А он… Твой проклятый отец… Это он убил Гиту, только бы она не досталась мне! На моих руках нет ее крови! Ибо я хотел ее любви. Я бы оберегал ее, я бы доказал, что не хуже этого выскочки из Гронвуда. А она… Она вырывалась и просила его… Она кричала: «Не допусти, Эдгар, не позволь!..» Словно ее отдавали прокаженному. И он убил ее. Метнул нож. Я не успел заслонить ее собой. Я бы умер за Гиту, ты слышишь, дочь Эдгара, я бы, ни секунды не раздумывая, жизнь за нее отдал!
— О чем ты, Хорса?
Милдрэд произнесла это с легким недоумением. И он опешил. Так она ничего не знает? Хорса расхохотался. Это и впрямь было забавно. Она так тупа, что даже не удосужилась полюбопытствовать, что сталось с ее родителями во время взятия Гронвуд-Кастла!
Хорса смеялся, то громко и пронзительно, то просто дурашливо хихикал, и шрам в уголке рта делал его лицо каким-то искаженным, оно кривилось в гримасе, как в судорогах. Дочь Эдгара… Она могла бы быть его ребенком, если бы Эдгар не отнял у него Гиту. И вот она смотрит на него, как пустоглазая кошка.
— Клянусь кровью Водана! [64]Эта кукла даже не удосужилась узнать. Неужто ты не знаешь, что они погибли во время взятия Гронвуда? Да ты хоть вспоминала о них все это время?
И Хорса стал наступать на нее, говоря быстро и сбивчиво. Сказал, что Гита Гронвудская была обещана ему, когда стало известно, что Эдгар предатель. И с ее рукой Хорса должен был получить Гронвуд и владения. Он намеревался жениться на ней, как хотел еще давно, когда они были молоды и он полюбил Гиту на всю жизнь. И едва Гронвуд-Кастл оказался в их руках…
Суетясь, он с крика перешел на прерывистый шепот и по-прежнему наступал на Милдрэд. Она пятилась, начиная осознавать страшное: ее родители мертвы. Их нет. Ее отец убил Гиту, внемля ее мольбам не достаться Хорсе, а самого отца… Хорса почти с наслаждением говорил, как рубил его, мстя за убийство Гиты. Но он всегда хотел убить Эдгара, проклятого Эдгара, везунчика Эдгара, который получил все. И Гиту! Он даже смерть осмелился ей дать, когда понял, что теряет ее, что отныне она должна перейти к Хорсе!..
