Марша открыла рот.
— Я вас люблю. — Дункан ничего не мог с собой поделать, схватил ее за талию и поцеловал, несмотря на боль в разбитой губе, будь она проклята.
И слава Богу, она поцеловала его в ответ.
— Браво! — крикнула леди Джерси.
Кто-то — скорее всего сестры Марши — начали аплодировать. Их примеру последовали все остальные.
— Мы так и не добрались до версальского зеркала, — шепнула Марша графу.
— Мы туда вернемся, — шепнул он в ответ. — И очень скоро.
Торопливо вошла Эйслин и принесла Джо, который таращил счастливые глаза. Поставила его на пол. Мальчик бросился к отцу, и Дункан подхватил сына на руки. А затем взял руку Марши, и они втроем сели на скамью перед пианино: Марша с одного бока, Джо — с другого. Он обнял их обоих и начал наигрывать веселую мелодию.
Разумеется, получалось не очень хорошо. Под руку попались двое, кого он любил больше всех на свете. И все равно вышло так, что лучше некуда.
Чудесным ирландским утром Марша вышла замуж за Дункана Латтимора, графа Чедвика. Дом в Бэллибруке не мог вместить всех гостей — так их было много. Свадьба сезона, что и говорить. Получить приглашение считалось большой удачей.
Хотя одному любимцу семьи вся эта затея совсем не нравилась — Тигру пришлось прятаться в покоях Алисы, и все торжества он проспал на своем любимом одеяле.
Венчание состоялось в церкви в деревне. Никогда еще Марша не была так счастлива, как в тот миг, когда Дункан взял ее руки в свои и произнес клятву любви и верности. Ей пришлось прятать слезы радости. Когда она услышала, что в первом ряду скамей всхлипывает мать, она задержала дыхание, чтобы не разрыдаться.
Ей помог брат Роберт, который состроил ей гримасу отвращения. Да еще Джо посмотрел на отца так радостно, что готовые прорваться наружу рыдания сменились широкой, счастливой улыбкой.
Дженис помогала ей с платьем, а Синтия взяла на себя составление ее букета. Марша купалась в их любви и заботе и поклялась, что никогда не позволит себе пренебречь священными узами, которые связали их, трех сестер, навеки.
Потом все должны были отправиться в имение Бэллибрук в крытых экипажах, задрапированных белым шелком с кистями. Там, под сенью старых деревьев на берегу озера, были накрыты столы для изысканного завтрака.
На церковном дворе гости рассаживались по экипажам. Грегори сердечно пожал руку Дункану. Марша сияла от гордости — старший брат превратился в зрелого, умеющего любить мужчину.
Она знала — Роберт с Питером тоже на правильном пути, но у них в запасе еще несколько благословенных лет, прежде чем они повзрослеют. Когда Питер застенчиво приблизился к Дункану, чтобы принести поздравления, Дункан — благослови его, Господь! — раскрыл ему объятия. Жених не успел сделать то же самое для Роберта, как младший из братьев Шервуд обнял и Дункана, и Питера; все трое схватились в таком клинче, что все вокруг рассмеялись.
Смех сменился сдерживаемыми всхлипываниями, когда к Дункану подошел отец.
— Добро пожаловать в семью, — сказал он ворчливо, крепко обнимая новоиспеченного зятя.
Они так и стояли, обнявшись, несколько долгих секунд, пока мать, три дочери и почти все присутствующие женщины вытирали слезы. Даже кое-кто из мужчин украдкой пролил слезу, когда лорд Брэди поднял над головой малыша Джо и возвестил:
— Теперь у меня есть внук! Наконец-то!
Но никто не промочил столько носовых платков, как Алиса. В конце концов, в доме Брэди появились еще двое мужчин, о которых ей надлежало заботиться. И не важно, что мужчина покрупнее звался графом Чедвиком, а тот, что поменьше, прятался за юбки Марши и боялся посмотреть ей в глаза. Она завоюет любовь малыша — Алиса твердо верила в особое колдовское очарование дома в Бэллибруке, которое, конечно же, было на ее стороне.
Гости в праздничной суматохе рассаживались по экипажам, и Джо заявил отцу, что ему не терпится прокатиться с новыми дядями. Поэтому Дункан отправился усаживать сына в нужный экипаж, и Марша оказалась наедине с отцом.
Сначала никто не проронил ни слова. Слезы бежали по ее лицу, да и отец тоже был растроган, ведь он был сентиментальным ирландцем. Это она и любила в нем больше всего.
— Ты счастлива? — шепнул он ей на ухо.
— Очень счастлива, папа, — шепнула она в ответ. — Я тебя люблю.
— И я люблю тебя, Марша, моя девочка.
Подошел Дункан.
— Ты готова, дорогая?
Она счастливо кивнула, и он неожиданно подхватил ее на руки и понес к первому экипажу свадебного кортежа, украшенному множеством белых роз и полотнищами шелка. Это была свадебная карета, только для жениха и невесты.
— Вот глупость, — сказала она мужу, когда тот бережно опустил ее на шелковые подушки. — Зачем было нести меня всю дорогу?
И не успел он и слова сказать в ответ, как она его поцеловала. Они не размыкали губ, даже когда Дункан вслед за ней забрался в экипаж и снял шляпу. Марша откинула назад вуаль, которая мешала им, закрывая ей лицо, и кучер тронулся. Процессия покатила в Бэллибрук.
Дункан взял руку Марши.
— Чудесный день, — сказал он.
В Бэллибруке они не разнимали рук целых двадцать минут, пока Пегги Кили, самая дерзкая из деревенских дам, не разлучила их, втянув в круг танцующих, где нужно было хлопать в ладоши, кружиться, свистеть и топать ногами.
Марша пригласила танцевать Джо.
— Нам будет очень весело жить в одном доме, — сказала она.
— Знаю, — ответил мальчик. — Теперь Майкл будет жить и со мной, и с вами.
Марша, рассмеявшись, согласилась, что деревянный жираф может устроить свой новый дом в шкафу у Джо.
— Не дождусь, когда сама выйду замуж, — спустя несколько минут призналась Синтия новобрачной.
Обе тяжело дышали после танца. Дункан принес холодного лимонада, и Марша благодарно поцеловала его. Сделала глоток и повернулась к Синтии.
— Не спеши, — посоветовала она младшей сестре. — Дождись, пока придет настоящая любовь.
— А как узнать? — спросила Синтия.
— Ты поймешь, — сказала Марша и крепко сжала руку Дункана.
Он улыбнулся ей, а она ему.
— Вы отлично смотритесь вместе, — хихикая, заметила Синтия.
Действительно, они были прекрасной парой.
— Я не могу ждать больше. — Марша открыла объятия навстречу Дункану.
Стоял день. Они с Дунканом были в старом доме, на другой стороне озера, напротив Бэллибрука. Когда-то дом принадлежал двоюродному деду отца Марши, холостяку, который так и не женился. Теперь он предназначался для гостей, которым нравилось вставать рано, чтобы порыбачить.
