Мак-Кей обхватил ее щеку дрожащей рукой. Пруденс не смотрела в зеркало с тех пор, как покинула Эдинбург. Она не имела представления о своем собственном перевоплощении под дикой, любящей лаской Себастьяна и гор. Ее волосы свободно и мягко ниспадали по спине. От влажного, туманного воздуха и физического труда на бледной коже лица появился здоровый румянец и, ее красота стала безупречной. Ветер придавал яркий блеск ее фиалковым глазам.
— Он — счастливый человек, — тихо сказал Мак-Кей. — Ты наконец стала такой красивой, какой ты должна быть, чего так боялась твоя тетя.
Пруденс сняла кошачий волос с его пледа. Ей больно было оставлять его одного, терзаемого виной и сожалениями. Ей хотелось поделиться с ним надеждой, поселившейся в ее сердце; радостью, живущей в ней, несмотря на страх.
Под вопросительным взглядом Мак-Кея она подошла к конторке, окунула перо в чернила и что-то написала на карточке. Затем вложила эту карточку ему в руку, привстала на цыпочки и с видом заговорщика что-то тихо прошептала ему на ухо.
Суровое лицо Мак-Кея осветила улыбка.
— Прекрасная мысль, девочка. Я завтра же пошлю за своей швеей.
Пруденс запрятала помилование себе в шаль.
Мак-Кей взял кошку на руки и последовал за ней к двери. У самого выхода девушка остановилась.
— Скажите мне, лаэрд Мак-Кей, — спросила она серьезно, — вы просили моей руки, чтобы спасти Себастьяна, или вы, действительно, хотели на мне жениться?
Серо-зеленые глаза кошки, не мигая, оглядывали Пруденс. Мак-Кей склонил голову.
— У Беллы и у меня нашлось бы для тебя место в наших сердцах, если бы ты захотела остаться.
Пруденс благодарно сжала его руку и побежала через лужайку. Мак-Кей печально смотрел ей вслед, пока она не скрылась среди деревьев, затем спрятал лицо в мягком мехе Беллы.
Пруденс неслась через лес, опасаясь затеряться во мраке. Редкие пятна лунного света дрожали на земле, освещая камни и раскидистый папоротник. Толстая полевка выскочила у нее из-под ног и, испуганно пискнув, юркнула в норку среди камней.
Пот застилал глаза; от быстрого бега прерывалось дыхание, но с каждым шагом крепла надежда на счастливый исход дела для Себастьяна.
Пруденс прижала его помилование к груди. Радость сделала ее неосторожной. Она споткнулась о корень и упала на живот, но еще крепче прижала к себе драгоценную бумагу. Девушка поднялась на ноги и продолжила свой стремительный бег.
Она выскочила из леса на луг. Полная луна посеребрила траву. Рыжий олень поднял голову от журчащего потока, роняя с морды капли воды. Спокойным взглядом влажных карих глаз грациозное животное проводило обезумевшую от счастья Пруденс, стремительно пробежавшую по лугу.
Крупные звезды усыпали чернильное покрывало неба ледяными осколками. Они казались такими близкими, что Пруденс могла бы поклясться, что без труда дотянется до них рукой и зачерпнет горсть. Туман холодил ее кожу своим влажным прикосновением. Даже он сейчас казался ей приветливым. Она шла домой. Домой в Данкерк. Домой к Себастьяну.
Пруденс вбежала во двор и резко остановилась. Ледяной ужас участил ее пульс и замедлил дыхание.
Одинокий свет горел в окне башни. Он резко выделялся на фоне кромешной темноты, нарушая гармонию ночи.
Пруденс нетвердо шагнула вперед, затем снова остановилась, покачнувшись на краю уродливой дыры в земле, где когда-то был зарыт сундук Себастьяна.
Обтянутый кожей сундук лежал на земле, словно раненое животное. Лезвием лопаты были сбиты петли и расколота крышка. Железный замок был выворочен одним яростным ударом или точным пистолетным выстрелом. Пруденс понимала, что если у нее осталась хоть капля разума, ей следовало бы повернуться и бежать, бежать, не останавливаясь, до самой Англии.
Но что-то удерживало ее. Глядя вверх на башню, она сделала один шаг, затем другой, загипнотизированная холодным свечением башенного окна. Он осквернял темноту, портил бархатную красоту ночи, сжигал ее надежду дотла.
Главная дверь была слегка приоткрыта. Она проскользнула в щель, затаив дыхание.
Следы их занятия любовью виднелись тут и там по всему холлу: смятые одеяла; угасающие огоньки на каминной решетке; опрокинутый графин, лежащий в золотистой лужице эля. После этих теплых, восхитительных часов прошла, казалось, целая вечность.
Кот Себастьян свернулся на теплых камнях очага. Он поднял сонную мордочку и с любопытством посмотрел на хозяйку.
Взгляд Пруденс метнулся вверх, к узкой полоске света на лестничной площадке. Он манил ее вперед, и перепуганная до смерти женщина, неслышно ступая, поднялась по лестнице к двери башни.
Она шагнула в этот свет, сжимая помилование в руке.
Себастьян полусидел на подоконнике спиной к ней. Он повернулся на звук ее шагов. На миг в чертах лица мужа Пруденс уловила невероятное сходство с другим мужчиной. Но вот это сходство исчезло, и она обвинила в этом игру неровного света факела.
Себастьян вытянул руку и издевательски улыбнулся. Тонкий ручеек камешков и песка заструился между его пальцев, со стуком рассыпаясь по каменному полу.
— Наше совместное будущее, моя дорогая.
— Пруденс неимоверным усилием сдержала дрожь в голосе.
— Будущее должно строиться на более крепком основании, чем камни… или золото.
— Слова настоящего оптимиста. — Он встал и вытер руку. — Все это ведет к одному концу, не так ли? Как и у нас.
— Слова настоящего фаталиста.
— Или реалиста.
Свет факела позолотил его спутанные волосы. Себастьян подошел к ней с ленивой грацией. Все движения его были замедленными, плавными. Его серые глаза были пронзительными, как стрелы. «Опий», — вспомнила Пруденс.
— Совершенно верно, дорогая, — насмешливо сказал он, словно читая ее мысли. — Боюсь, ты просчиталась. Такое мизерное количество опия делает меня лишь слегка подвыпившим. Когда мы жили в Париже, мой дед кормил меня опиумом, как конфетами.
Она содрогнулась перед осознанием такого падения, такого бессердечного, преступного отношения к внуку со стороны д'Артана и опустила глаза, понимая, что ее сочувствие еще больше разъярит его.
Себастьян потянулся и закрыл дверь.
— Где ты была, моя Пруденс? Ходила выпить чаю со своим женихом?
Он стоял прямо перед ней, тепло его дыхания касалось ее виска.
— Прости, — пробормотала она. — Мне не следовало усыплять тебя. Это было ошибкой.
— Аu contraire, ma cherie[15]. — Его голос был задумчивым, почти нежным. — Это было великолепно. Я говорил тебе когда-нибудь, как восхищаюсь твоим умом?
Себастьян погрузил руки в ее волосы, обхватил голову и приподнял вверх. Она закрыла глаза, не смея противиться силе, скрытой в этих изящных руках.
