Нэнси задрожала, подумав о Зие Санфорд. Дрожь не прекращалась. Она обхватила себя руками, безуспешно пытаясь согреться. Кровь за кровь! Таково было кредо Рамона. Его мать это знала. Как она могла жить долгие годы с мыслью об этом? Как должна жить теперь? Нэнси подавила тошноту, дрожь усилилась.
— Нэнси…
Она резко опустила руки, мгновенно придя в ярость:
— Не надо меня жалеть! О Господи! Что мне делать? Выразить сожаление и заверить, что я по-прежнему люблю тебя? Или вообще не обращать внимания на сказанное тобой и пообещать все забыть в угоду тебе и Зие? Может быть, сказать, что у нас с Рамоном был лишь мимолетный флирт и я вовсе не собираюсь выходить за него замуж? Нет, черт побери, я не сделаю этого! Я против. Я буду возражать до самой смерти! — Нэнси начала истерично смеяться. — А я ведь и вправду постепенно умираю. И ни ты, ни твоя драгоценная Зия не можете даже вообразить, каково ощущать это. Она была несчастна, ведь так? Ты хотел стать мэром? А Дьюарт Санфорд играл с вами в кошки-мышки, что было неудобно для вас обоих? Какой позор! Какой ужасный позор!
Чипс нащупал рукой кровать. От ее слов он вдруг почувствовал страшную слабость, чего раньше с ним никогда не бывало.
— Теперь у вас, конечно, пет проблем? Ты просто выложил мне все, что тебя мучило, а я, как послушная девочка, должна пообещать, что ни за что не расскажу Рамону правду о его дорогой матери и ее любовнике, и все будет по-прежнему? Требуется всего лишь небольшая жертва. Я должна порвать отношения с Рамоном, даже не объяснив ему толком почему! О Боже, что мне ему сказать? Что я изменила свое решение? Или: «Извини, я больше не люблю тебя. Это была ошибка»?
Чипс качнулся, и Нэнси увидела его сквозь пелену своей ярости и слез. Она бросилась на него и толкнула на кровать.
— Ты и твоя драгоценная Зия! Люби она тебя так, как я люблю Рамона, ни один человек на земле не смог бы удержать ее! Ты думаешь, если бы я носила на руке обручальное кольцо Рамона, меня могли бы соблазнить чье-либо обаяние, лесть или деньги? Ни одной женщиной нельзя овладеть, если она этого не хочет, и со временем ты поймешь, что в те далекие дни в Бостоне Зия сама захотела уйти с Дьюартом!
— Нет… — Чипс ухватился за золотой шар на спинке кровати.
Нэнси была безжалостна. Она обезумела от горя, чувствуя, что ее мир рушится, и ненавидела людей, из-за которых это произошло.
— И ты ничуть не лучше! Когда Зия вернулась к тебе, ты позволил Дьюарту шантажировать тебя и отнять ее. Ты когда-нибудь спрашивал себя, почему это произошло на самом деле? Неужели только ради Патрика и Моры? Насколько я знаю деда, он никогда не страдал от того, что кто-то плохо о нем думал. Он был достаточно силен, чтобы пережить любой скандал, и я не верю, что его слишком волновало мнение о нем общества.
— Твоя бабушка…
— Патрик был для нее опорой! О Господи, как бы я хотела почувствовать поддержку Патрика! Но у меня уже есть опора. После долгих одиноких, бесплодных, мучительно пустых лет я наконец обрела его! Его плечи так же широки, как у Патрика. Он может вместе со мной противостоять всему свету с его сплетнями и скандалами, а ты хочешь отнять его у меня! Ты хочешь погубить самое дорогое, что у меня есть!
— Это неправда…
— Ты отказался от борьбы с Дьюартом Санфордом, потому что боялся носить клеймо внебрачного ребенка! Ты первым сдался. Ты прежде всего думал о своем благополучии. Ты всегда, сам того не замечая, был эгоистичным чудовищем. Ты лгал себе и окружающим. Зачем ты женился на моей матери? Ты ведь не любил ее и даже не притворялся, что любишь. Ты женился на ней, чтобы с ее помощью проникнуть в мир, о котором ты молил Бога и который сейчас на словах презираешь, потому что это выгодно в твоей политической ифе. Это мир, где огромное значение имеет не только богатство, но и происхождение. Мир, где земля приносила доход еше с тех времен, когда Америка была счастливой страной, в которой спокойно жили и охотились на бизонов индейцы! Мир титулованных особ и королей! Ты окунулся в него, не так ли? Каус и посещение королевской яхты! Гость германского кайзера и русского царя! Чипс О'Шогнесси. Второе поколение ирландских католиков, которого, однако, по возврашении в Бостон не приняли в Янки-клуб! Поэтому ты больше никогда туда не обращался? Я понимаю, это обидно. Боже, что пришлось пережить моей матери! Из-за тебя я, в сущности, не любила ее. Я всегда была одурманена тобой. Ты подавлял ее, и она казалась ничтожеством, хотя без нее ты был простым ирландцем-католиком, которому посчастливилось сколотить капитал, но которого никто не принимал в обществе.
Нэнси тяжело дышала. Она никогда не думала, что может подвергнуть отца такой уничтожающей критике.
— Как ты осмелился послать человека совершить убийство, как будто попросил его принести гроссбух? Тебе даже не хватило мужества сделать это самому! — Нэнси разрыдалась. — Рамон не прибегнет к услугам кого-то третьего, когда узнает, что ты сделал. Он сам покончит с тобой голыми руками! — По ее лицу струились слезы. — Только он никогда не узнает, верно? Потому что, черт побери, ты хорошо знаешь, что я никогда не расскажу ему об этом! О Боже! Я ненавижу тебя за то, что ты сделал! Ненавижу… Ненавижу…
Чипс зашатался, но Нэнси не сделала даже шага к нему. Он медленно, на ощупь двинулся к выходу. За ним щелкнул замок. Нэнси осталась одна. Солнце по-прежнему заливало комнату яркими назойливыми лучами. Она всегда была одинока. Она была одинока, несмотря на брак с Джеком. И в будущем независимо от всех людей, окружавших ее, она будет одинока. Рамон был всего лишь интерлюдией — тайным взглядом в мир, который был наполовину сном, наполовину чудом. И этот мир теперь рушится. Она закрыла шторы. Остается только одно — сказать Рамону, что сон кончился.
Нэнси потеряла счет времени. Вернувшись, Мария бросила взгляд на тихую, неподвижную фигуру на затемненной террасе и молча приступила к своим обязанностям. Она была с Нэнси в Бостоне, когда с мэром случился приступ и хозяйка заперлась на несколько дней в своей комнате. До нее дошли слухи о ссоре в Сити-Холле и о том, что Нэнси явилась причиной этого приступа. Для Марии это было непостижимо. За всю свою жизнь Нэнси никогда никому не причиняла зла и обожала своего отца. Но сейчас, спустя несколько часов по прибытии мэра, выражение счастья, которым лучились глаза Нэнси, исчезло. Ее лицо стало мраморно-белым, глаза, казалось, ничего не видели. Она была похожа на обреченную, и Мария не осмеливалась вторгаться в ее горе.
На небольшой коктейль перед обедом для избранных был приглашен махараджа Сакпура. Его супруга была небольшого роста, с красивыми, подведенными сурьмой глазами, скромно опущенными вниз, словно она была наложницей, а не женой. Свита махараджи оказалась такой многочисленной, что пришлось переселить нескольких служанок и камердинеров.
