— Заканчивается 1815-й, — с трудом вспомнил Василий.
— 1815-й… — эхом отозвалась Кангалимма. — Значит, лишь на исходе 2011 года по вашему счету вновь обретут надежду дети Луны.
Василий хотел что-то сказать, но задохнулся. Волосы встали дыбом при одной только попытке вообразить невообразимое, заглянуть в эту неразличимую временную даль! В ушах у него зазвенело, словно стоял он на высоченной, превысокой горе, и голос Кангалиммы с трудом достигал его слуха.
— А если и эта попытка завершится неудачей? И другая, и третья?..
— О нет! Они скорее погибнут все до единого, чем отдадут тебе дочь!
— Значит, погибнут, — кивнул Василий. — Потому что я все-таки заберу ее — вместе с ее матерью.
Кангалимма покачала головой:
— Шудра не станет брамином! Тебе никогда не справиться с Нараяном.
— Да-а? — тихо протянул Василий. — Но ведь и он тоже пока что не справился со мной… хотя, наверное, До сих пор убежден, будто меня нет в живых!
— Нараяна тебе не провести, не надейся. Он знает каждый твой шаг. Он из тех, кто в наслаждениях видит опасность, в отречении зрит защиту. Нараян — истинный раджа-йог. Он обладает даром пророчествовать и предвидеть, понимать все незнакомые языки, проникать в мысли людей. Он обладает даром прокамии, он способен оставлять свое тело и переходить в другое, он владеет вазитвой и особенной силой, вполне подчиняющей себе людей и одним действием воли заставляющей их бессознательно повиноваться невысказанным приказам…
— Ну да, — зло перебил Василий, — и не достичь мне его, даже если бы я стал птицей в полете, быстротекущими водами или ветром! Возможно… Но этого никто не узнает наверняка до тех пор, пока я не попробую, пока не рискну. Чем, ради бога, ради вашего Индры, мне дорожить? Чего я могу еще лишиться? Что еще у меня не отнято?
Всего лишь жизнь… но это ничто для меня без моей любви. А любовь — она и сейчас, как сокол, летит и рвется вдаль, чтобы найти ту, которую я люблю, и осенить ее крылами в чужом, одиноком краю.
И даже если тело мое прорастет травою, любовь моего сердца будет жить — вечно жить, в этой или в другой моей сущности, ибо ты знаешь: люди, которых соединила страсть в ночь служения богине Луны, не в силах забыть и разлюбить друг друга!
Кангалимма молча смотрела на него, и Василию показалось, словно он все поставил на кон — и все проиграл. Говорить этой высохшей мумии о любви — все равно что пытаться теплом сердца растопить оледенелый, промерзлый камень и высечь из него влагу, чтобы утолить жажду. Что знает она о любви, что помнит о счастье и боли, которые…
У него перехватило горло. Если в душе человека нет того, что горит, влечет и тревожит, ему бесполезно говорить об этом. Он только зря тратит время. Надо идти и искать… Но где? Где искать Вареньку?! Огромна и загадочна эта чужая земля, а у него всего лишь семь месяцев впереди. Семь месяцев отчаянной надежды — а потом только отчаяние…
— Где ее искать? — вырвалось у него против воли. — Куда идти? О господи!.. Нет мне без нее счастья!
И тут донесся до него негромкий голос — словно ветер прошумел в листве.
У лежащего — счастье спит.
У сидящего — дремлет.
У стоящего — счастье бдит.
У идущего — небу внемлет.
Путь на запад, восток, иль юг,
Иль па север — осилит идущий.
Отыщи же, странник, бамбук,
Под лупою поющий…
Не веря себе, Василий встрепенулся — и уставился на Кангалимму. У него все расплылось перед глазами, и он не сразу понял, что их заволокло слезами.
Бамбук, под луною поющий! Каким же он был дураком, что не подумал об этой простой примете! Он помнил деревню, где оказался после кораблекрушения.
Остров — в ее окрестностях. И не столь уж трудно будет его отыскать. Отыскать Вареньку!
Сердитым движением проведя по лицу, он с благодарностью глянул на Кангалимму — и едва не зажмурился перед теплым, ласковым сиянием, лившимся из ее глаз. Просто удивительно, что еще недавно они казались ему выцветшими и безжизненными. Сияли жемчуга зубов, губы алели, будто лучшие, чистейшие кораллы, бирюзовые глаза смеялись, и бледное золото чудесных кудрей тончайшей пряжей реяло вокруг ее лица…
И снова, как и в прошлый раз, чудесное видение сокрылось, едва показавшись, за занавесом вековых морщин.
— Не спрашивай, почему я открыла тебе тайну острова, — промолвила Кангалимма. — Я и сама этого не ведаю.
Может быть, потому, что при взгляде на тебя в моем иссохшем сердце оживает память о том времени, когда и я была богиней Луны?..
— Ты?! — выдохнул Василий. — Ты была…
— О да! — усмехнулась Кангалимма. — Возможно ли поверить? Это было… давно. Исчислим великое время одним словом; давно! Я была одной из бхилли, они знают об этом и трепещут меня. И меня называли Чандрой, и я встретила в ночь Великой Луны мужчину со светлыми волосами и синими глазами и полюбила его так, что… Ты знаешь, как любят друг друга служившие Луне на ложе страсти.
— Знаю, — растроганно сказал Василий. — А он, твой Аруса, он тоже был бхилли?
— Нет. — Сухие губы дрогнули в мечтательной улыбке. — Он был чужеземец: наверное, франк или португал — этого я так и не узнала. Едва лишь смертный насладился богиней, он больше не нужен детям Луны. Нас разлучили — как и тебя с твоей Чандрой. Аруса, на свое несчастье, не забыл той ночи на острове и начал искать меня. Нашел… но в это время лукавые боги подали детям Луны ложное знамение. Они были уверены в том, что я зачала дочь, Великую богиню, — и убили Арусу.
Однако… однако я же говорила, что знамение было ложным. Я родила сына! И он стал позднее верховным жрецом детей Луны и вечным возлюбленным богини… о, только в сердце своем.
— Как Нараян, — злобно пробормотал Василий. — Он ведь тоже верховный жрец и вечный… в сердце своем…
Он осекся. Что-то дрогнуло в блеклых глазах Кангалиммы, и Василий отшатнулся, словно ледяное дыхание времени коснулось его лица.
— Ты хочешь сказать, — шепнул он потрясение, — ты хочешь сказать… Нараян? Твой сын — Нараян?! Но ведь… о господи, он совсем молод!
— Я говорила, что Нараян владеет прокамией. Это способность останавливать руку времени, сохранять юношескую наружность в продолжение долгого, почти невероятно долгого времени.
— Но у него черные глаза и волосы черные, — беспомощно шепнул Василий, уже заведомо зная ответ: «Он способен оставлять свое тело и переходить в другое».
— Да, — кивнула Кангалимма. — Все это так.
— Значит, Нараян твой сын, — пробормотал Василий. — И ты — о господи! — ты помогаешь мне, чужому, иноземцу, против собственного сына? Против верховного жреца той богини, которой некогда была ты?!
