Mapa в ужасе поднялась на ноги. Почему никто не поднял тревогу? Где Лука? Может, его убили, чтобы он не предупредил об опасности? Или он промолчал из мести, чтобы поквитаться за пережитое унижение, когда король пренебрежительно отозвался о его низком происхождении? Она взглянула на Джулиану и прочла на ее лице те же страхи и сомнения.
Джулиана смотрела на отца и брата. Лица мужчин были мрачны, но не выражали удивления. Они, конечно, ожидали чего-то подобного, и все же Маре казалось, что она чего-то не понимает.
Внезапно у нее зародилось подозрение — такое страшное, что кровь отхлынула от ее лица и застыла в жилах. Неужели Родерик — безоружный и ничего не опасающийся — ведет себя так потому, что он участник заговора против своих гостей? Неужели он пригласил их сюда, чтобы заманить в ловушку, и теперь умывает руки?
Но какую цель мог преследовать Родерик? Зарекомендовать себя как либеральный принц, расстроивший заговор легитимистов, чтобы потом, завоевав доверие реформистов, заманить их в ловушку и предать? Что может быть более естественным? Как наследный принц, он должен испытывать симпатию к наследнику Бурбонов, графу Шамборскому, у которого Луи Филипп похитил трон. Он, наверное, охотно пришел на помощь реформистам в их попытке свергнуть узурпатора, но, как только дело было сделано, с такой же готовностью использовал завоеванное доверие, чтобы заманить их в западню.
Пока эти черные мысли мелькали у нее в голове, вновь заговорил Ламартин. Его лицо потемнело от ярости.
— Что все это значит?
— Это значит, что мы взяли над вами верх, мой друг, — ответил де Ланде. — Это значит, что наш король — Генрих V. Он будет править Францией, и вы с вашим вертепом изменников не сможете этому помешать.
— Бурбонский пес, ты не сможешь запереть нас здесь навечно!
— Может быть, и нет, но я и мои люди можем посадить вас в тюрьму и держать там до тех пор, пока мадам Гильотина вновь не займет свое место на площади Согласия.
— Вы хотите вновь устроить в стране террор? Это безумие!
— В самом деле? Разве только пролетариат имеет право устранять своих врагов?
Родерик сделал шаг вперед, и взгляды всех присутствующих тут же обратились к нему. В пламени свечей его лицо казалось изваянным из бронзы, волосы отливали золотом, ослепительно сверкал золотой позумент на белой ткани мундира.
— Честолюбие — жестокий работодатель и плохой защитник. Кто защитит тебя, если ты потерпишь неудачу?
— Я не нуждаюсь в защите, особенно со стороны такого, как ты, — самодовольно ответил де Ланде. — Думаешь, ты победил, да? Ты думал, на мне можно спокойно поставить крест? Ты ошибся.
Мара уже ничего не понимала. Неужели де Ланде все-таки решил отомстить? Желание не упустить ни слова заставило ее подойти поближе. Она проскользнула между двумя мужчинами и встала рядом с Труди. Заметив движение, де Ланде оглянулся на нее, потом опять перевел взгляд на принца.
— Возможно, я тебя недооценил, — задумчиво проговорил Родерик.
Его невозмутимость, казалось, еще больше бесила де Ланде.
— Думаешь, угроза казни тебя не касается? На французской земле ты иностранец. Иностранный шпион. Тебя ждет самое суровое наказание.
— Разве дипломатический иммунитет больше не действует? Служащие французских посольств по всему свету придут в ужас, узнав об этом.
— Ты утверждаешь, что ты официальный представитель своей страны? Что ж, может, и так. Но это препятствие легко устранить. Твои верительные грамоты исчезнут, я в этом уверен. Произойдет досадное недоразумение. Мы принесем Рутении свои извинения.
— А также соболезнования? — осведомился Рольф, тоже подходя поближе. — И кому же вы собираетесь их принести?
Де Ланде одарил короля холодной улыбкой.
— Ну, разумеется, новому правительству Рутении! У вас полно своих реформистов, которые мечтают захватить власть и непременно сделают это, если вы с вашей очаровательной женой и дочерью не вернетесь домой вследствие еще одной ошибки.
— Нет, — прошептала Мара. — Нет.
Де Ланде стремительно повернулся к ней и вытянул свободную руку, продолжая другой рукой удерживать на мушке Родерика.
— Идем, Мара… моя дорогая. Ты должна разделить со мной этот триумф. Без тебя он был бы невозможен.
— Ты этого не сделаешь, — сказала она, с мольбой простирая к нему руку.
— Мара, не подходи, — с тревогой в голосе приказал ей Родерик.
— В чем дело, дорогая? — возвысил голос де Ланде. — Ты возражаешь против моих планов? Струсила в последний момент?
— Я никогда не поддерживала твои планы.
Она взглянула на Родерика. Ее серые глаза были затуманены болью и страхом. Он смотрел на нее, прищурившись.
— Бедная Мара, — расхохотался де Ланде. — Тебя опять обманули! Уже в который раз!
Справа от нее мелькнуло что-то белое. Это была Труди в своем белом мундире. Шпага в ножнах, висевшая у нее на левом боку, задела юбки Мары.
— Не слушай его, — тихо сказала Труди.
Труди была членом гвардии. Труди была влюблена в своего принца. Какую силу могли иметь ее слова? Разве можно было им доверять?
Ее внимание вновь привлек голос Родерика. Его взгляд как будто прожигал ее насквозь:
— Стой, Мара, и слушай меня. Клянусь тебе синими реками, залитыми солнцем лугами и голубыми горными вершинами Рутении: все не так, как ты думаешь.
Такое убеждение прозвучало в его голосе, полном боли и гнева, что она поняла: глупо было в нем сомневаться. Родерик не предатель. То, что он делал, он делал во имя Рутении, да и Франции тоже. Она не может позволить ему умереть. И не позволит. По ее вине он попал в засаду. Если его жизнь оборвется на гильотине, если свое последнее слово он скажет на эшафоте, раскаяние будет преследовать ее до скончания дней. Она этого не вынесет. Это не может, не должно случиться! Она обязана что-нибудь сделать, чтобы спасти его, но что? Что?!
Де Ланде считал ее врагом Родерика и не опасался, что она разрушит его планы. У нее есть один-единственный шанс отвлечь внимание остальных и дать возможность гвардии начать действовать. Но где ей взять оружие?
Она опять почувствовала, как шпага Труди задела ее юбки, повернулась и, не дав себе даже секунды на размышление, вытащила шпагу из ножен. У нее не было времени, чтобы сократить расстояние, отделявшее ее от де Ланде. Она подняла шпагу и швырнула ее, вложив в этот бросок все свои силы, весь гнев против бессовестного интригана, все искусство, которому научила ее светловолосая амазонка за долгие зимние дни.
Родерик смотрел на нее, не веря своим глазам. Она всем рискнула ради него. Его сердце сжалось от страха и раскаяния. Тихонько выругавшись себе под нос, он громким свистом подал сигнал и в ту же секунду бросился на француза, стараясь перехватить его руку, держащую пистолет.
