колыбель... где он тотчас же начал ворочаться и кричать.
Мать успокоила его, усадив на своих коленях:
— Ты же прекрасно видишь, что он не хочет спать! Дай мне посидеть с ним еще немного! Я так давно мечтала подержать его в своих руках!
Следующие несколько минут снова были наполнены поцелуями, радостными возгласами, ласками и смехом. Амалия с порога терпеливо наблюдала за ними, а затем с грустью промолвила:
— Ты ведь знаешь, что эта лента и золотая медаль не позволяют тебе быть вместе с ребенком? Ни один мужчина, будь то старик или младенец, не имеет права спать в одном доме с канониссой.
— Там, в аббатстве, — разумеется! Но здесь — совсем другое дело! Уж не думаешь ли ты, что я пойду ночевать на постоялый двор? Ну же, подумай сама! Я приехала сюда вовсе не для того, чтобы забрать его. Просто побуду здесь несколько дней. Мне это необходимо, понимаешь? Ты даже представить себе не можешь, каким потрясением для меня стало то, что я оказалась в Кведлинбурге! Все эти благородные дамы, канониссы... Думаешь, они были рады меня видеть? Как бы не так! Одна только аббатиса была по-настоящему добра ко мне. С другой стороны, в стенах аббатства есть, по меньшей мере, два человека, для которых прокаженный — и тот более желанный гость, чем я. Как видишь, мне была просто необходима эта поездка!
Вместо ответа Амалия подошла и крепко обняла сестру. Спустя некоторое время она прошептала:
— Прости меня! Просто я очень волнуюсь за Морица. Я боюсь, что...
— Что мой приезд привлечет сюда недоброжелателей? По дороге в Гамбург я заехала в Целле и оставила свой экипаж у Шарлотты Беркхоф, взяв у нее другую карету. Но...
Аврора замерла: она только сейчас заметила, что сестра стала заметно полнее, чем в момент их последней встречи:
— Ты располнела... Или же ты...
— Да, я беременна! И надеюсь, в этот раз будет девочка!
Аврора подавила в себе гневную тираду. Предыдущие роды Амалии были слишком тяжелыми. Настолько тяжелыми, что ее врач прямо заявил, что очередная беременность может быть крайне рискованной и ее лучше избегать. Но попробуйте втолковать это мужчине, да к тому же еще и военному, для которого известные предосторожности всегда были сродни богохульству. К сожалению, уже ничего нельзя было поделать, а лишний раз касаться больной темы и тем самым волновать Амалию Аврора не хотела.
— Когда родится ребенок? — все же решилась спросить она.
— Думаю, месяцев через пять. Через три-четыре недели я уеду в Дрезден. Фридрих не хочет, чтобы я возвращалась в Агатенбург. Он говорит, что там я буду чувствовать себя одинокой!
— А как же я? — воскликнула Аврора. — У тебя же есть я! Я могла бы поехать с тобой...
— Да, конечно... Но он хочет, чтобы я была рядом с ним...
«Он скорее хочет избежать гнева доктора Корнелиуса, который отнюдь не разделяет его эгоистичной точки зрения!» — подумала Аврора, а вслух произнесла:
— Почему бы нам не выехать вместе? Медлить не стоит. К тому же в Целле я оставила настоящую«берлину», быструю и удобную, не чета нашим повозкам!
Лицо госпожи фон Левенгаупт прояснилось. Видимо, идея ей пришлась по душе:
— Мне бы, конечно, очень хотелось, но... Но какая тебе надобность ехать в Дрезден?
— Мне нужно уладить кое-какие дела! И потом, настало время позаботиться о будущем моего сына. Не буду же я его прятать всю жизнь! Он — сын великого князя, а потому судьба его должна сложиться соответствующим образом! Отныне это — цель моей жизни!
— Мне нечего тебе возразить: все кажется тебе понятным и ясным, но заклинаю: не позволяй эмоциям захлестнуть тебя с головой! Может так случиться, что за время твоего отсутствия все изменилось куда больше, чем ты можешь себе вообразить...
— Знаю, знаю, но я должна понимать, на что... или на кого я еще могу рассчитывать и насколько в действительности опасен и силен этот Флеминг...
— Об этом и я могу тебе рассказать: он канцлер, и если Фридрих Август займет польский трон, Флеминг станет первым министром, то есть, по сути, наместником короля в Дрездене, пока курфюрст будет находиться в Варшаве!
— Это меня не пугает, — улыбнулась Аврора. — Пожалуй, это будет даже забавно. Интересно знать, могу ли я еще волновать сердце мужчины, который не видел меня уже больше года? Вдруг он посчитает меня уродиной?
Вопрос относился не к Амалии, а скорее к зеркалу, висящему над изящным столиком с выгнутыми ножками, но ответила на него именно сестра:
— О, да перестань! Ты прекрасна, как и всегда. Он не заметит ни малейших признаков того ужаса, что ты испытала в Госларе. Твой князь увидит тебя точно такой, как и в минуту вашей разлуки. Твоя кожа, волосы, глаза — все просто бесподобно...
— Но мое тело, — прошептала молодая женщина, опершись о столик, — увы, оно прекрасно лишь снаружи!
— У тебя все еще случаются эти острые боли?
— Уже меньше, я привыкла, но все же... Я бы и рада заняться любовью, но я боюсь... И этот страх сильнее желания! Ты даже представить себе не можешь, какие ужасные у меня были приступы...
Аврора взяла со столика красивую вазу из дорогого китайского фарфора и, помедлив немного, продолжила:
— Видишь? Я в точности как эта ваза, в которую никогда не наливают воды. Ее форма сохраняет чистоту и изящество линий, цвета ярки, но приглядись, и ты заметишь небольшую, едва различимую трещину вот здесь. Да, ее почти не видно, но все же она есть! И она уже никогда не исчезнет...
На следующий день, после долгого трогательного прощания с сыном, объятий, поцелуев и слез, Аврора покинула поместье. Амалия все же решила добираться до Дрездена самостоятельно, а потому молодая женщина садилась в карету одна. Сестры увидятся вновь спустя две или три недели. Но когда же снова встретятся мать и сын? А это известно одному Богу...
* * *
Две недели спустя Аврора вернулась в Дрезден, однако, поразмыслив немного, решила остановиться не в своем особняке, который подарил ей Фридрих Август (по словам Амалии, там-то ее как раз не ждали), а в фамильном гнезде Левенгауптов. Прежде всего она решила явиться к княжескому двору. И ей было любопытно, каков будет прием. К тому же из-за того, что ее зять неожиданно отбыл под Лейпциг, Аврора стала
