– Сколько?
– Пятьсот фунтов хватит.
– Деньги будут завтра утром…
Он покачал головой, и губы его растянулись в улыбке.
– И никаких вопросов? Никаких нравоучений?
– Никто не задавал мне вопросов, когда вы подобрали меня на дороге в Балларат. И нравоучений вроде тоже не было…
Он протестующе помахал стаканом.
– Ты ничего нам не должна. Я не поэтому к тебе пришел.
– Я должна вам всем – тебе, Дэну с Кейт, Ларри и даже Розе – больше, чем способны охватить деньги. Давай больше не будем об этом, Пэт.
– Ты ведешь себя убийственно прилично.
– Нет, не прилично, а просто так, как надо, правильно. – Я поднялась. – Может, тебе сделать чаю или налить еще виски?
– Ты бы хотела дать мне чай, но я все же предпочту виски. Вот и выбирай, Эмми.
Я налила ему еще виски, а для себя поставила греться чайник. Когда я взглянула на него, глаза его были уже наполовину закрыты.
– Ты приехал прямо сюда? Где твоя лошадь?
– Я оставил ее в конюшне Ивена. Я переночую там, а завтра утром уберусь к чертовой матери. Мне плохо в этом городе. Здесь все напоминает мне о Ларри. Сплошное самодовольство. Сидней мне больше подходит.
– Ты вернешься к Мэту?
– Да, вернусь и наведу хоть немного порядка. Послежу, чтобы у него оставался запас жратвы – мука, сахар там, чай, вся эта ерунда. Старый черт, если напьется, забывает даже поесть, а если совсем ничего нет, то может и неделю не приниматься жарить лепешку. Если он не помрет от пьянства, то голод его доконает уж точно… Эмми!
– А?
– Если со мной что-нибудь случится, пожалуйста, позаботься о нем.
– С тобой? Случится? Что может с тобой случиться?
Он пожал плечами.
– Все что угодно. Ты когда-нибудь видела, как гуртовщик гонит стадо по чащобе? Или по склонам, глядя на которые душа уходит в пятки? Слышала ли что-нибудь о драках, которые затеваются по вечерам в сараях для стрижки овец? Большинство из наших далеко не джентльмены и весьма грубы друг с другом. Да что там говорить – есть десятки, даже сотни вариантов того, что может со мной случиться! А у бедняги старика нет ни души на этой земле, чтобы позаботиться о нем – живом или мертвом.
– А почему ты-то заботишься о нем?
– Больше у него никого нет. А потом, Господи прости, мне и самому это нужно. Когда-нибудь я приеду и сам поселюсь там, поэтому я говорю себе: позаботься о старике и о его жилище.
Но все это были лишь мечты – мечты, которые он хранил в себе, чтобы не так утомительно и скучно было перегонять скот по горам. Я не знала его мир, догадывалась только, что он груб и безжалостен. Наверное, ему иногда хотелось чего-нибудь прочного и постоянного. Но его мечты всегда оставались только мечтами; они проходили, как проходит дурное настроение, и он снова рвался в бой.
– Так ты обещаешь мне, Эмми? – спросил он меня еще раз. – Обещаешь, что позаботишься о старике?
Я кивнула.
– Обещаю, что мне остается делать?
– Господь наградит тебя, – сказал он без всякого пафоса.
Перед уходом он снова поцеловал меня в губы – сильно и страстно, не так, как должен целовать брат.
– Адам дурак, – сказал он, – возможно, когда-нибудь он поймет это.
Через год строительство «Эммы Лангли» было закончено, и корабль спустили на воду. Адам, Том и Роберт Далкейт стали равноправными владельцами судна, причем Тому пришлось вернуть отцу свою долю, вложенную ранее в магазин, а Адаму – потратить большую часть наших сбережений. Для обоих спуск на воду «Эммы Лангли» стал событием необычайной важности – для Тома потому, что он впервые почувствовал себя независимым от отца, для Адама же это явилось осуществлением давней мечты ступить на палубу собственного корабля. Что касается Роберта Далкейта, тут я не была до конца уверена. Скорее всего, его доля в «Эмме Лангли» была платой за возможность тесно общаться с Томом, а через него и с Розой.
Достопочтенный Роберт Далкейт в колониальном обществе смотрелся белой вороной. Он был четвертым из сыновей шотландского пэра, поэтому лучше пришелся бы ко двору где-нибудь в Нью-маркете или в Лондонских клубах, но никак не на бескрайних просторах Росскоммона, полученного им в наследство от Эндрю Далкейта. Он не особо интересовался фермой, зато знал толк в лошадях и все время, проведенное им в Росскоммоне, посвящал им, а вовсе не овцам. В этом пристрастии он сходился с Джоном Лангли и на некоторое время даже завоевал популярность у мельбурнских хозяек, особенно у тех, что имели незамужних дочерей. Впрочем, это продолжалось только до тех пор, пока из Лондона не дошли вести о том, что он уехал оттуда, бросив свою жену, и год прожил с любовницей в Италии. Теперь женщина умерла, и Роберт Далкейт снова пустился в скитания. Еще поговаривали, что Росскоммон был завещан вовсе не ему, а его старшему брату, а потом спешно переписан на его имя с целью заманить его в Новый Свет. С появлением подобных слухов энтузиазм хозяек несколько упал. Роберт быстро вышел из разряда завидных женихов, и теперь его приглашали только на многолюдные сборища. Для Розы же лучшее трудно было представить. Теперь она не боялась, что ей придется с кем-то его делить.
О Розе и Роберте Далкейте давно шла молва, хотя сейчас она уже научилась соблюдать определенные приличия. Глядя на благодушного Тома, я не могла понять, дошли ли до него отголоски этих слухов и он их просто проигнорировал, или он еще раньше раз и навсегда решил закрыть глаза на все подобное. Возможно, он понимал, что Роза не из тех женщин, которые способны полностью отдаться во власть мужчины, что любая форма насилия вызывает у нее стойкое раздражение. Поэтому он старался держать ее в рамках, но чтобы при этом рамки не слишком стесняли ее, и, кажется, его это вполне устраивало. На людях он всячески подчеркивал свою дружбу с Далкейтом, вероятно, желая прикрыть Розу, и очень много пил. С каждым месяцем он все более отдалялся от дел, происходивших в магазине Лангли, на Лангли-Даунз и в бухте Надежды, и Джон Лангли, кажется, уже перестал рассчитывать, что Том когда-нибудь сможет занять его место. Старик готов был цепляться за жизнь, продлить ее, насколько это возможно, только бы дотянуть до тех времен, когда Джеймс будет достаточно взрослым, чтобы быть в состоянии контролировать дела Лангли. Время, казалось, текло бесконечно, и иногда он делился со мной своими надеждами и жаловался на усталость.
– У Джеймса золотая голова, так же как у Вильяма и Генри. Они прекрасные, сильные мальчики и, пока я жив, я не дам Розе с Томом их испортить. Но они еще так малы, мисс Эмма, а я уже стар. Что с ними будет, что будет со всем моим бизнесом за тот промежуток, пока они вырастут?
