Ну наконец-то пятница!
Воздух потрескивал и искрил от выпущенной на волю энергии, когда толпа банковских и биржевых служащих, секретарш и клерков высыпала из офисов, расположенных в самом сердце делового района Манхэттена. Озорное летнее солнце забрасывало слепящими стрелами лучей глубокие каньоны нижнего Манхэттена, навевая мечты о долгих выходных днях, которые можно будет провести в ленивом безделье где-нибудь на берегу в Нью-Джерси, на Лонг-Айленде или в Коннектикуте.
Среди людской толпы, разморенной жарой, какая бывает в конце июня, явно выделялся один человек. Не только потому, что безукоризненно сшитый костюм подчеркивал его поджарую фигуру. И не из-за впечатления, производимого преждевременно поседевшими волосами цвета старинного серебра. Его выделяла некая аура властности. Все в нем говорило о том, что человек этот требователен, что ему трудно угодить и что есть лишь один способ вести с ним дела – так, как считает нужным он сам. Все знали, кто он таков. Его звали Ник Бауэр.
Как представитель финансовых интересов трех крупнейших корпораций города, Бауэр мог одним кивком открыть кредит на устройство нового парка, выпустить акции городского займа или обеспечить денежную поддержку любой политической кампании. То, чего он не мог добиться от своих союзников и противников личным обаянием и уговорами, он частенько выколачивал из них с помощью язвительного остроумия и непревзойденной логики. Многие искали благосклонности Ника Бауэра, но никто не мог сказать, что держит его в руках. В глаза его величали всемогущим гением, кудесником от юриспруденции. А заочно прозвали Айсбергом.
Двойная складка, прорезавшая его патрицианский лоб, указывала на настроение, в котором он пребывал именно в этот день. Одна морщина означала состояние глубокой задумчивости. Две – что одолевающие его мысли неприятны. Когда Ник Бауэр был чем-то недоволен, то обычно десятки людей по пути его следования начинали нервно грызть ногти.
Как только он подошел к краю тротуара, водитель «мерседеса» распахнул перед ним заднюю пассажирскую дверцу.
– Добрый вечер, мистер Бауэр.
– Здравствуйте, Джеймс. – Глубокие складки на лице Ника немного разгладились. Каким бы тяжелым ни оказывался прожитый день, при виде шофера ему неизменно становилось легче и мир начинал казаться несколько уютнее. – Что у нас на сегодняшний вечер?
– Коктейль для спонсоров этого нового вернисажа в «Гуггенхейме», – последовал быстрый ответ. – Ужин в «Таверне на лужайке» с миссис Ральстон. Потом вы приглашены на поздние возлияния с Эвансами в «Эссекс-хаус».
Ник погрузился в прохладный салон с обивкой из кремовой кожи и спросил:
– А кто они такие, черт возьми?
– Мемфисские Эвансы.
– Да, верно. – Терпеливо дождавшись, пока водитель усядется за руль, Ник нажал кнопку переговорного устройства. – Поедем помедленнее: хочу посидеть спокойно. Потом мне потребуются спецификации по проекту Диллинджера, для Эвансов. Вы случайно не храните под кепи нужного файла?
Улыбка водителя отразилась в зеркале заднего вида.
– Из разговора с миссис Роберте мне стало известно, что она собирается переслать их вам по факсу в машину, до того как вы уйдете с приема. Вас ждут охлажденный бананово-манговый чай и горячая салфетка в подогревателе.
– Вы, как всегда, на высоте, Джеймс.
Тихонько засмеявшись, Ник снял свои темные солнцезащитные очки, ставшие уже чем-то вроде его опознавательного знака, и протянул руку за ожидавшим его стаканом, наполненным жидкостью бледно-розового цвета.
Раньше он много лет пил что-нибудь крепкое, когда хотел снять напряжение после изнурительного рабочего дня перед столь же нелегким вечером. С поступлением к нему в штат нынешнего водителя вместо спиртного ему стал предлагаться стакан свежезаваренного фруктового чая каждый раз, когда он садился в лимузин. Потом он обнаружил, что если к лицу на несколько минут прикладывать горячую салфетку, то от этого чудесным образом улучшается самочувствие, хотя поначалу такое предложение ему резко не понравилось. Не менее эффективным оказался и портативный массажер для стоп, введенный в обиход позднее.
Отпив глоток освежающего чая, Ник зажмурился и накрыл лицо теплой душистой салфеткой. Для человека его положения минуты отдыха были большой редкостью, а забота водителя делала их драгоценными.
– Сэр? – окликнул его голос водителя по переговорному устройству.
– Ммм? – довольным мурлыканьем отозвался он из-под салфетки.
– Я просто хочу сказать, как мне приятно было у вас работать.
Ник нахмурился. Такие слова не годились для начала хорошего разговора. Он отлепил от лица уголок салфетки.
– Что это значит?
Улыбчивые карие глаза на мгновение встретились с глазами Ника в зеркале заднего вида.
– Я работаю сегодня последний день.
– Черт побери! Неужели? – Ник сдернул с лица салфетку и подался вперед на кожаном сиденье. Двойная горизонтальная складка на лбу стала еще глубже. Он только вчера заглядывал в свой календарь и знал, что у него в распоряжении есть две недели на то, чтобы выработать стратегию и сделать так, чтобы водитель остался. – Никто не сказал мне об этом ни слова.
– Мистер Бауэр, – послышался терпеливый ответ, – две недели назад вы сказали, что не возражаете, если я возьму отпуск.
Ник сдвинул брови.
– Разумеется. У нас с вами всегда была такая договоренность. Как только вы захотите взять отпуск, вы его получите. В январе вы уходили на целый месяц, чтобы подготовиться к экзамену в адвокатуру штата.
– Да, и благодаря вам меня приняли.
– Благодарить меня нет необходимости, – проворчал Ник. Он сам помог получить и то место, куда теперь уходит Джеймс. Но в феврале, когда он писал рекомендацию, уход водителя представлялся ему слишком отдаленной перспективой, чтобы волноваться по этому поводу. – Но отчего вдруг такое изменение в планах?
– Мистер Бауэр, человеку вашего положения, естественно, незачем входить во все детали кадровых вопросов. Но если я хочу взять отпуск перед тем, как приступить к работе на новом месте, мне надо делать это сейчас. Уход или отпуск – в данном случае разницы нет никакой.
Этот невозмутимый ответ сразу погасил гнев Ника. Он снова откинулся на спинку кожаного сиденья и стал играть кнопкой, опускающей и поднимающей стекло.
– Мне это не нравится. – Он понимал, что говорит капризным тоном малыша, у которого отняли игрушку, но именно так он себя и чувствовал. Подобно своенравному ребенку, он зациклился на мысли о том, что если чего-то не признавать, то оно и не случится. – Заменить вас будет невозможно.
