Чернокнижница - Ее сердце

Вернее, звали ее Саманта Уинкль, но об этом не всегда вспоминали даже преподаватели.

Она училась в Хаффлпаффе.

Вернее, «училась» — громко сказано. Прямо скажем, присутствовала на уроках мебелью. Колдовала Санни средненько, ей ставили «Терпимо» из жалости.

Да и что она могла вызывать, кроме жалости? Лицо вроде не уродливое, но какое-то кривоватое, небрежное, как черновой набросок. Неопределенно-сивого цвета волосы стрижены «под мальчика», даже не стрижены — неряшливо обкромсаны, словно она стригла их сама и без зеркала. Вроде и не худая, но такая нескладно-угловатая, что создавалось впечатление, будто ей когда-то переломало все кости, и они неправильно срослись.

По свидетельству многих моих однокурсников, до пятого курса ее почти никто не помнил, словно ее и не существовало. А на пятом курсе в Хоге взорвалась бомба, и звали ее — Санни.

Я едва не опоздал на поезд. Все матушка с ее совершенно неприличествующими чистокровной леди наседкиными хлопотами: «Милый, не увлекайся сладостями в школе!», «Дорогой, ты обязательно должен позавтракать!», «Подождите, кажется, я забыла свою любимую брошку!» Вот если б мы подождали, я бы точно опоздал. Как ее отец терпит?..

В двери Хогвартс-экспресса я влетел, как на метле. Едва переведя дух от быстрого бега и злости, рванул дверь ближайшего купе… оно оказалось пустым. Странно. Обычно опоздунам (или опозданцам?) приходилось прочесывать вагоны в поисках не то что купе — свободного места. Какая приятная странность!

Наслаждался странностью я недолго. Отдышался, поглазел в окно, подумал о вечном, а именно — о несъеденном завтраке, который сейчас пришелся бы весьма кстати. И все время невольно ждал, что распахнется дверь, и стая наглых гриффиндорцев (простодушных хаффлпаффцев, сосредоточенных райвенкловцев — нужное подчеркнуть) ввалится в купе с воплями: «Свободные места! Взять-взять!» Ждал — а этого все не происходило. И вообще ничего не происходило. Свойственные пассажирскому вагону шумы — шаги по коридору, звуки перетаскиваемой клади, смех, разговоры — отсутствовали, словно во всем вагоне был я один.

Я поежился. Не то чтобы мне стало страшно, однако некоторое беспокойство все же появилось.

— Дурь какая! — Громко сказал я себе.

Собственный голос жутко прозвучал в пустом купе. Повинуясь безотчетному желанию развеять это неестественное одиночество, я вышел в коридор и приоткрыл дверь соседнего купе.

Готовый предположить все, что угодно, от чьего-то идиотского розыгрыша до очередного пришествия Вольдеморта, я бросился в соседний вагон…

— Обрушился на меня слаженный рев из распахнутой межвагонной двери. Я на секунду оглох, а когда увидел, что происходит в вагоне, еще и онемел.

Возле одного из купе толпились ученики от мала до велика, едва не залезая друг другу на спины, и этот «сводный хор» четырех факультетов самозабвенно горланил незнакомую мне песню.

Я сошел с ума?

Как меня втащили в эту восторженную ораву, как у меня в руках оказалась бутылка сливочного пива, я и сам не очень-то понял. С трудом протиснувшись вперед, я не поверил своим глазам: эпицентром всего этого безобразия была… Санни!

Все такая же неладно скроенная, нелепо сшитая. В маггловской одежде, с гитарой в руках. У меня не оставалось сомнений — это все дурацкий сон. В реальности такого театра абсурда случиться не может, потому что не может случиться никогда.

А хаффлпаффское чучелко вскинула на меня глаза и улыбнулась, как долгожданному лучшему другу.

…Что происходит? Откуда эта безудержная радость, птичкой-колибри трепещущая в горле? Горячая волна оголтелого счастья накрывает с головой, и хочется пуститься в пляс, прыгать до потолка, кувыркаться, хохотать… Мне кажется, сейчас я могу даже летать — безо всякой метлы, на крыльях своего восторга! И я расплываюсь в улыбке от уха до уха, и подхватываю вместе со всеми:

А потом была конечная станция, Санни зачехлила гитару, и наваждение прошло. Словно кто-то выключил свет. Мы, собравшиеся в этом купе, как мотыльки у лампы, растерянно глядели друг на друга. Кокетливая слизеринка сползает с колен семикурсника-гриффиндорца, презрительно кривя губы… Два серьезных райвенкловца удивленно взирают на бутылки из-под сливочного пива: «И мы тоже пили?»… У меня под ребрами тягучая тоска, и мне хочется выть, как миг назад хотелось смеяться.

Учеба навалилась снежной лавиной с первых же дней сентября, и я не особо размышлял над случаем в Хогвартс-экспрессе. Подробности внутренней жизни других факультетов не интересовали меня совершенно. Привычная грызня с Гриффиндором, форпосты которого обороняли двое Поттеров и целая Уизли, начала утомлять: перепалки приобрели будничный характер, новых тем для оскорблений не появлялось, а «чистота крови», «кто лучше в учебе», «кто быстрее в квиддиче», «кто умнее», «кто сильнее» давно исчерпали себя. Мы ругались скорее по инерции, для поддержания традиции, так сказать. Строить друг другу гадости было совсем уже лениво.

Вскорости я стал замечать, что с Хаффлпаффом творится что-то не то. Они и раньше не отличались особой загруженностью личными и мировыми проблемами. Теперь же у них напрочь снесло крышу. Взять хотя бы то, что они постоянно улыбались. Все. Без исключения. Всегда. Наверное, даже во сне. А уж когда они собирались вместе в Большом зале, гогот и вопли от них стояли такие, что рев трибун на матче «Пушек Педдл» можно считать шепотом.

Количество шалостей «Made in Hufflepuff» росло с пугающей скоростью. В том же головокружительном темпе уменьшалось количество их баллов. Преподаватели хватались за головы: сладить с разболтавшимся Хаффлпаффом не было никакой возможности. Создавалось впечатление, что весь факультет находится под каким-то неизвестным проклятием. Которое можно было бы назвать, к примеру, «Пофигиссимус»…

— «Всехзадолбациус», — поправила меня Аманда Забини, когда я озвучил свое предположение однажды за завтраком.

— «Одурениус» три раза и массовое разжижение мозгов, — мрачно изрекла ее сестра-близнец Алиссия, наблюдая, как сумасшедшие хаффлпаффцы выстраивают на столе пирамиду из кубков с тыквенным соком.