— Проходи, Лена. Я одна, — успокоила ее Настя.
На Ленке была линялая куртка и такие же джинсы, свитер, ажурный от проедин моли, и ко всему еще шейный платок непонятого цвета.
— Как у тебя… Страшно.
— Что — страшно? — удивилась Настасья.
— В таких жилищах обитают дьяволы, — объяснила Ленка, и теперь уже страшно стало хозяйке дома.
— Проходи, проходи. Сейчас кофе сварю. — Она провела гостью на кухню.
Ленка тихо опустилась на табуретку, отсутствующим взглядом обозревая кружки, чашки, тарелки, шкафчики и иже с ними.
— Нас выгнали с квартиры, — наконец произнесла она. — Я вернулась к матери, но не могу с ней ужиться. У-у, дьяволица!
— Почему же вас выгнали?
— Нашумела история с „белыми братьями“. Хозяйка, испугавшись, что мы такие же, отказала нам в квартире.
„Было чего испугаться“, — мысленно посочувствовала Настя хозяйке квартиры.
Пока она совершала ходку к секции за чашками, гостья успела истребить „завтрак аристократа“ и встретила Настино возвращение словами:
— Еще чего-нибудь у тебя пожевать не найдется?
В ее глазах блестел негасимый голодный огонь.
— Есть баночка сардин, а магазины уже закрыты, и на завтрак у меня ничего не останется, — вежливо и правдиво объяснила Настя.
— Давай сардины. — Ленка открыла пустой холодильник и с первого беглого взгляда нашла заветные консервы.
— Оставь мне одну рыбку. — Настя попыталась спасти свой желудок и для большей уверенности отложила рыбешку на отдельную тарелку.
Пока она варила кофе, хищная Ленкина вилка уже скребла о дно баночки.
— Ты будешь есть рыбу или нет? — твердо спросила „зеленая сестра“.
Настя обернулась и, повинуясь неугасимому огню Ленкиных глаз, устремленному на ее тарелку, быстро насадила сардину на вилку, отправила в рот и запила жадным глотком горячего кофе. Испытав действие ошеломляющей гаммы вкусов, Настя схватила стакан холодной воды, смачно отхлебнула из него, а потом посмотрела на Ленку с первобытной ненавистью.
Чего-чего, а возрождения внутривидовой вражды „братья“, несомненно, добились. Возродительница нравов первобытного коммунизма наконец-то приступила к разговору о том, за чем пришла:
— Я к тебе по делу. Дай мне координаты экстрасенса. Помнишь, ты мне о нем говорила.
— Он помогает только знакомым.
— А я с ним познакомлюсь, — нагло улыбнулась Ленка.
Настя вспомнила финал своего последнего разговора с Игорем и дала Ленке номер телефона. Встряхнув давно немытой гривой, та встала из-за стола.
После того как за Дробовой захлопнулась дверь, Анастасия долго убирала кухню, мыла посуду, пол, вытирала стол, удивляясь, насколько ее нынешнее состояние обострило чувство брезгливости.
Когда она протирала телефонный аппарат, тот вдруг внезапно зазвонил у нее в руках. Она сняла трубку, все еще держа в другой руке тряпку.
— Настя, это вы мне звонили? — услышала она голос Пирожникова.
— Да, Евгений. Это я. Но мы вроде бы перешли на ты, — напомнила она.
— Ой, прости. Я так обрадовался, что ты мне позвонила, даже немного растерялся. — Он говорил быстро-быстро, и Настя подумала, что ей в нем нравилось больше всего: прямота и искренность.
— Я хотела тебя отблагодарить за свое чудесное спасение.
— Ну уж…
— Не прибедняйся. Лучше согласись дать мне интервью — материал для этакого очерка о герое нашего времени.
— Может быть, не стоит?
Ей показалось, что он слегка разочарован таким предложением.
— С рекламой, конечно. — Она знала, чем его искусить.
— Тогда о’кей. Когда?
— Время назначай ты. А я постараюсь вписаться в твой плотно упакованный график.
— Завтра, завтра… — Видимо, он листал еженедельник. — Завтра в шестнадцать ноль-ноль. Тебя устроит?
— Вполне.
— Если ты не против, я за тобой заеду.
— Я не против.
— Куда заехать?
Этот вопрос удивил Настю.
— Домой, куда же еще? В Марьину Рощу.
А во сне ей снова и снова снился Ростислав. Изгоняемый из яви, из бытия, он находил лазейку в ее „неправильно работающем подсознании“.
Настя ждала его на скале у безбрежного ультрамаринового моря, по цвету похожего на Средиземное вблизи Корсики, где она никогда не бывала, но о котором мечтала сокровенно и тайно.
Волны бились о сильно изрезанные скалистые берега, заползали в гроты, омывали рифы.
А она стояла, маленькая и незаметная, на гранитной громадине. Как памятник себе самой. Своей любви. И ждала не того, общежитского, а другого, воплощенного, как миф, отполированного, как камешек на берегу, — другого в образе Ростислава.
Но к ней прилетал только ветер — соленый, как слезы, морской бриз. И Настя насквозь каменела от этого ветра, пробирающего до костей, от печальных криков голодных чаек, от шершавой беспочвенной поверхности под ногами.
Даже во сне Настасья остро ощущала свое одиночество, гордое, как стихия…
А чего же она хотела, о чем грезила? Может быть, о том, что герой ее романа будет воплощением самых привлекательных черт Дон Жуана и Дон Кихота одновременно. Или она так и не смогла понять сердцем, а не умом, что поэт Ростислав Коробов слишком далек от какой-либо серьезной литературы. Даже просто от того, чтобы быть сравниваемым с ее великими персонажами…
Настя проснулась, смутно помня сновидение, бросила беглый взгляд на электронный будильник, служащий по совместительству ночником. На часах было около пяти. В борьбе с бессонницей выбор средств невелик: либо ходить по комнате, либо читать то, что попадется под руку. Третьего не дано, поскольку снотворные беременным противопоказаны.
И Настя раскрыла случайную книгу примерно на середине:
„В тусклом свете чадящего светильника их сплетенные тела отбрасывали фантастические тени на куски ветхой ткани и стены каморки. Мессалина задыхалась в сладостном изнеможении под натиском этого исполинского тела. Под ее руками скользили бугры чудовищных мышц того, кто пришел разделить с ней ложе. Ласки его были грубы, Мессалина стонала и вскрикивала от боли и страсти, когда он схватил огромными ладонями ее полные груди, вдавливая в нежную, как шелк, кожу золотые украшения. Она приходила в неистовство от шершавых поглаживаний этих мозолистых рук, испещренных шрамами. Последний сладострастный порыв этого могучего тела, казалось, лишил ее дыхания.
Оторвавшись наконец от насытившего его тела, незнакомец распростерся рядом. Теперь он с любопытством вглядывался в нагое тело и лицо той, что лежала рядом, жадно хватая ртом воздух. Только сейчас пришелец заметил, что украшения на ее обнаженной груди золотые. Словно не веря себе, он еще раз провел рукой по ее нежной холеной коже, уткнулся лицом с мозолистой переносицей в удивительный аромат ее золотисто-рыжих накладных волос.
