«Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один…» – я рухнула в холодную, мокрую субстанцию. Перед глазами заблестели монетки «верующих в миф о возвращении», и запах собственной блевотины ударил мне в нос ещё не переваренным виски…
Была ночь, всё тот же фонтан, я сидел на бортике, опустив голову к воде и блевал. На небе блестела луна, отражаясь в воде, на дне блестели монетки, а я извергал содержимое моего желудка. Я поднял голову, посмотрел на часы, было уже слишком много. Я понял и ужаснулся: «Её не было! То есть была, но там, до того, как я попал в своё второе «я». А теперь с «невстречей» Его там, я не встретил и Её здесь. Я ощупал пространство. Она была где-то поблизости, совсем, казалось, тут, рядом, спала со мною на большой кровати в вонючем номере мотеля, где не было ни Камасутры, ни Библии, ни Туалетной бумаги. Где я пытался писать то, что пишу сейчас. Да, это было где-то здесь. «Надо найти! Надо поймать! Лишь чуть-чуть раньше, или позже!…» – думал я.
Голова закружилась. Новый приступ тошноты подступил к горлу и с рёвом вырвался из глотки. Я преклонился через бортик фонтана над весом собственной блевотины и снова свалился в воду…
Голова трещала. Я проснулся от ужасного звука, приближающейся дикой стихии шумов, нот и тонов, соединенных в максимально отвратительное для слуха сочетание. Они, словно огромная волна разбушевавшегося цунами, с жадностью желавшая поглотить, дрожали от нетерпения. Я прямо таки видел, огромную глотку, источающую ужасные звуки, надвигающиеся на меня. Мне не было страшно, но было обидно оттого, что меня явно так бесцельно и бездушно разбудили. «Это так жестоко!» – говорила во мне боль моей, казалось вспухшей до размера огромного воздушного шара, голове. Шара такого, который пускают по воздуху в праздники, и он летит по голубому небу, обозначая свое присутствие надписью: «С праздником…» и т. д., и рекламой Coca Cola на обратной стороне. Казалось, что моя голова вот-вот лопнет. Не расколется, а именно лопнет. Потому что когда голова раскалывается, ее можно собрать и заново склеить. Будут конечно первое время видны «хирургические» швы на местах склейки, в виде отвратительно темно-желтых засохших подтеков клея «момент», и они будут пованивать вечным ремонтом школ и подъездов, но ситуация все же поправима, склеить возможно. А вот когда голова лопается, как воздушный шар, то ее резиновые скрюченные кусочки, разлетаются в разные стороны с такой скоростью, что найти их сморщенные остатки практически не возможно, а воссоединить, тем более. Голова разлетается, словно использованный презерватив, который наполнили водой, завязали узелком у основания и сбросили с какого-то этажа, на котором только что трахались, и с которого полет будет настолько долгим, чтобы можно было успеть разразиться упоительным детским смехом и, согнувшись пополам, спрятаться за балконной оградой, чтобы лишь услышать, восторженно – оглушительный звук его падения. И зажмурив глаза, представлять, как сперма, перемешанная с водой, огромными брызгами подлетает к небу, с которого только что свалилась, в надежде вернуться туда, в удивительное и совершенное пространство и затем, разлиться по асфальту неудачной светлой водицей прокисшего молока.
«Плюх!» – услышал я отвратное выплескивание собственных мозгов, воняющих не лучше любой спермы, растекающихся по асфальту из взорвавшегося латексного мешочка моего черепа.
– Ой! – услышал я недовольный взвизг. Мой маленький зеленый Тролль, ударившись о землю своей большой пушистой зеленой попой, выкатившись из обломков моей головы, издал истошный вопль.
– Что? – поинтересовался я из вежливости, я был совершенной равнодушен.
Тролль поднялся на свои маленькие ножки, и, потерев зад, ответил: «Весь копчик себе отбил!». Затем он отвернулся, и потряс задом так, словно искал признаки позвоночника в своем круглом тельце.
– А мог не весь?! Он у тебя, вообще, то есть?! – злобно рассмеялся я (неверное мое чувство юмора укатилось дольше всех моих чувств), – Может ты себе жопу отбил?! – я был злым и нелепым. Отчасти уже начинал ненавидеть себя за это.
– Нет! Эта часть. Вроде бы в порядке! Дееспособна и функциональна! А вот копчик… – ответил он, совсем не обидевшись, или сделав вид, что не обиделся (отчего мне стало совсем плохо), и Тролль отправился куда-то, не слишком далеко, оставляя грязные, болотные, липкие следы от моих мозгов, на асфальте.
– Ну и вали! – подумал я.
Я лежал с закрытыми глазами. Меня подташнивало. Казалось, что как только я открою глаза и увижу хоть что-то, оно начнет прыгать, и танцевать, и ликовать, и громко смеяться, а я этого не выдержу. Потому что у меня очень сильно болит голова, и меня просто вывернет на изнанку, и больше я не соберу себя. Мне казалось, что я извергну не только то. Что ел вчера, неделю назад, месяц, год, или десять лет назад, но и молоко матери, которое я пил когда-то, когда не помню, и свой желудок, и вены, и кости, и ветер, и влагу, и Шу, и Тифнут, и всех, и все…
Шум усиливался. Я слышал непереносимый грохот, от которого вибрировало все вокруг. Я и сам давно уже вибрировал, превратившись, часть огромной вибрирующей системы, в котором все и всегда вибрировало, не приходя ни на момент в статическое состояние.
Я открыл глаза и увидел грязные стены с грязными обоями. Обои были когда-то светло розового цвета (не скажу, что тогда они были лучше и выглядели приятнее, но они явно были светлее), с синими полосочками. Я лежал лицом к стене, да так близко, что мог чувствовать приторное, похмельное дыхание каждого, кто тут лежал до меня. И ах было очень много. Моим лазам представлялось большое жирное, сальное пятно, образовавшееся под многовековым воздействием голов, ртов, носов и других, бог знает каких, частей тела.
Первая моя мысль: «Ура, все вернулось! Она здесь! Я вот сейчас повернусь и увижу ее спящее рядом со мной тело!» Я говорю это про себя так громко, как только возможно, потому что знаю, что ее здесь нет. Я медленно начинаю поворачиваться, чтобы иллюзия развеивалась как можно медленнее и болезненнее. Ее нет, ее нет рядом со мной, нет ее дыхания, нет ее запаха, нет духа ее присутствия, она не здесь, она где-то еще, но не здесь. Мне становится грустно и обидно, как-то очень по-детски грустно и обидно. Просто и тяжело. Я начинаю понимать, что и комната совсем не та, в которой мы были с ней, совсем другая комната, и все другое и воздух и свет, и все ужасно. Я с омерзением заставляю себя повернуться обратно. Подушка, на которой лежат мои грязные, спутавшиеся волосы, поскрипывает под моей головой. Простыня, которой я укрыт, скатывается в ногах, спутывая меня, сковывая мои движения словно цепь. Я чувствую острую боль, впивающихся в мое голое, незащищенное тело, пружин старого, прогнившего матраца. Мне холодно и плохо. Все мое тело покрыто дрожью озноба, и я чувствую себя грязным, жалким и отвратительным. Хочется вымыться, отстирать свою кожу, снять и бросить в стиральную машинку с кучей парашка и отбеливателем (желательно с хлором), чтобы моя кожа поскрипывала после стирки, пахла свежестью, когда я вновь примерю ее на себя. «Мое чертово изношенное тело!» – я терзал себя и ненавидел, съеживался в комок, хотел исчезнуть.
