— Ну вы и прожоры, — бормотала Шейла, подкладывая обоим свежие кусочки мяса. — Хорошо, что вас у меня только двое. А когда здесь будет целая компания, то мне придется здорово вертеться.
В трехнедельном возрасте каждый из них съедал по два голубя в сутки. Но и росли птицы быстро.
— Боже мой! — восклицала Шейла, которая, случалось, не видела птиц целый день. — Да вы уже почти оделись! Вы уже в перьях!
Когда птенцам исполнилось два месяца, они ели только один раз в сутки. Шейла проверяла сама весь корм — каждое куриное яйцо — на свежесть, причем самым старым способом: опускала в воду. Если оно тонуло, значит — свежее. А если чуть всплывало — нет. Такое Шейла отвергала напрочь. За это ей была весьма признательна кошка Лиззи.
Шейла много раз мысленно благодарила Жерара за то, что он посоветовал ей взять двух птенцов. Она ведь собиралась сперва выращивать одного. Но теперь видно, как им хорошо вдвоем, и ей самой гораздо спокойнее, она лучше их понимает, сравнивая поведение одного и другого.
Шейла знала, что уже пора лишить себя удовольствия смотреть, как едят птенцы, — они не должны знать, что их кормит человек. Иначе они будут считать человека своим родителем.
Шейла долго колебалась, хорошо ли, правильно ли с ее стороны заняться Соколом Эдвином, а его подружку поручить нанятому ею сокольничему. Наконец она поборола сомнения и решила, что Эдвина она будет вести сама от успеха к успеху.
Она стала класть перчатку рядом с кормом, чтобы птица привыкала к непременному атрибуту своей жизни. Спрятавшись за кусты, Шейла начинала насвистывать и называть его по имени.
— Эд-ви-ин, — окликала она его и радовалась, как хорошо, что в этом имени половина гласных, их можно растягивать, повторяя мелодию свиста. — Сокол Эд-ви-ин.
Сокол понемногу привыкал, у него возник рефлекс на это имя, оно ассоциировалось у него с едой.
Наконец настал день, когда Эдвин весь покрылся перьями, а это означало, что на него уже нужно надеть охотничье снаряжение.
Шейла еще в детстве любила шить куклам наряды, и теперь ей захотелось вспомнить прежнее занятие и сшить амуницию для своего любимца — путцы из кожи, клобучок на голову и бубенчики.
Путцы она надевала потихоньку, осторожно, когда Эдвин еще сидел в вольере. Она сшила их из мягкой кожи, из такой же и клобучок. Она смастерила сама должик — ремешок, достаточно прочный, чтобы птица не оборвала его, когда усядется на присаде — специальной дуге, воткнутой в землю обоими концами. Сверху эту дугу, как и полагается, она обшила мягким сукном.
Как хорош Эдвин! Он возмужал, окреп. Его полетное оперение прекрасно.
Сокольничий Питер, которого Шейла наняла еще и управляющим ранчо, умел обращаться с птицами, а зная пристрастие хозяйки к Соколу Эдвину, уделял гнездарю особое внимание.
— Хочешь посмотреть, Шейла?
Питер сел на лавочку, отвел в сторону руку с птицей, поднял вверх, потом опустил, встал, присел на корточки. Все это он проделал медленно, потом чуть быстрее.
— Видишь, он уже привыкает к руке.
— Дай его мне, Питер.
Шейла протянула руку в перчатке, чувствуя странное возбуждение, как будто собиралась прикоснуться к видению, к миражу. К сыну Эдвину.
Птица не шелохнулась, она словно не почувствовала разницы между рукой Питера и Шейлы. Она была послушной и терпеливой.
— Отлично, Эдвин, — тихим голосом похвалил Питер. — Теперь проведем испытание клобучком.
Питер протянул руку, в которой держал клобучок, и быстрым движением надел его на голову птицы. Сокол не противился.
— Он уже привык, верно? Как тебе удалось так быстро? — с завистью в голосе спросила Шейла.
— У хищных птиц, — сказал Питер, — есть одна особенность. Они готовы преодолеть свой страх, только сильно проголодавшись. Это связано с биологией хищников. Когда они ловят добычу, то наедаются до отвала, потом отдыхают, а к охоте становятся равнодушны.
— Но я читала, что в соколиной охоте есть понятие «тело», — сказала Шейла.
— Я взвешиваю Сокола Эдвина и его подружку, у каждой птицы своя рабочая кондиция. Для взрослого рабочего сокола нужно три недели, чтобы ввести его в охотничье тело.
— Значит, надо постепенно уменьшать количество корма?
— Да. И увеличивать нагрузку во время полетов.
— Ты скоро начнешь его притравливать по голубям? — спросила Шейла.
— Я уже начал. Между прочим, Сокол Эдвин оказался очень способным. Не в пример подружке. — Питер кивнул на другую птицу.
Шейла довольно улыбнулась.
— У нее будут другие задачи. А по воронам? Ты уже притравливал его по воронам?
— Чуть позже, — пообещал Питер. — Они хитрее голубей. Когда удирают от погони, то летят зигзагами, будто заметают следы. К этому Эдвину придется привыкнуть.
— Наш Эдвин догонит любую. Верно, дорогой мой? — Шейла наклонилась к птице, положила руку на клобучок.
— Соколу нужна только победа, ни в коем случае не отрицательные эмоции, Шейла. Поэтому все должно быть подготовлено.
— Как же ты поступишь?
— Да просто. Поймаю ворону, посажу на веревочку и дам слететь Эдвину с руки.
Она засмеялась.
— Что ж, когда добыча на веревочке, а за твоей победой присматривают, это всегда надежно.
— Но другим способом невозможно привить уверенность в себе, — оборонялся Питер, уловив в голосе Шейлы нотку осуждения.
— Не только птице, Питер, — согласилась Шейла, подумав о Норме, которая приучала ее к победе над собой примерно так же.
Только теперь она поняла, что и Жерар — он ведь тоже от Нормы. Не в буквальном смысле слова — они не знакомы лично, но Норма внушила Шейле, что в Париже есть то самое яйцо, из которого вылупится ее, Шейлы, победа над собой.
Питер протянул руку и аккуратно снял с птицы клобучок.
— Я хочу погулять с ним, — сказала Шейла.
— Пока еще не время, Шейла. Он должен привыкнуть к своему головному убору.
Шейла вздохнула, но спорить не стала.
Глава восьмая
Нежное пение амадин
Ален Ригби с хрустом потянулся и громко, со стоном, зевнул. Усмехнулся, довольный собой. Интересно, подумал он, сколько еще времени у меня продержится эта радость?
Он снова потянулся и снова зевнул, причем так громко на этот раз, что стайка амадин — маленьких певчих птичек, чуть меньше воробья, затрепыхалась в клетке и умолка.
— Ну что-о вы, глупышки. Не стоит пугаться, — добродушно проговорил он и добавил: — Я понимаю, вы на меня не злитесь, и, слава Богу, даже если злитесь, то не умеете говорить. А то начали бы меня пилить, как она. — На последнем слове Ален сделал ударение. Потом засмеялся. — Но вы ничего не знаете о моей бывшей жене. И знать не можете. Потому что, если бы она была в этой спальне, то вас здесь никогда бы не было.
