Марину.
Она лишь обожгла его коротким взглядом и дернула то ли в улыбке, то ли в сдерживаемом слове уголком губ. Ему послышалось в этом движении: “трус”. Он и был трусом. И тут же решил не быть. Поехал домой. Разговаривать по завету главной женщины своей жизни. И что в итоге?
Зашел в квартиру, а девушка вся в ожидании. Молнию на брюках ему расстегнула быстрее, чем двери закрыла. Ну и… Все произошло так, как и происходит у молодых мужиков после чуть ли не месячного воздержания.
Не задался день, в общем. Совсем не задался. Ничего не сделал, ничего не прояснил, ни для себя, ни для других, а вымотался так, будто мир спасал. Спать хочется.
По правую руку мелькнула вывеска какого-то придорожного отеля, читай, перевалочный пункт для дальнобоев и проституток. Но сил не осталось совсем, хоть между шлюхами и их клиентами, а только больше ничего не делать, ни с кем не говорить, ни в чьи глаза не смотреть.
Снял номер и упал на кровать. Где-то между домом и работой. Между любимой и любящей. Между безразличной и заинтересованной. Между той, которая пресмыкается, и той, которая презирает. Ну, или будет презирать, как только увидит его и все поймет. Соврать что ли? Временная передышка. В общем, завис между Содомом и Гоморрой. И ни туда, ни сюда нет характера двинуться.
В конце концов, кто она ему? Какое вообще у его начальницы есть право ждать от него разговоров с девушкой и как-то определяться? Что теперь ради этого сезона все положить на гильотину и терпеть? Их девчонки временами морят себя голодом и истязают всяческими экзерсисами, но то хоть ради победы и славы, да и будущего. А он-то ради чего прыгает выше собственной головы? Ради прекрасных глаз? Дала бы ему хоть какую-нибудь надежду!
Ну вот.. И что толку? Потолок поменял, а мысли под новой крышей те же! Кругами. Без выхода. Каково это любить тихих, нежных, податливых и все понимающих женщин? Он бы попробовал.
Даня с тяжелым вздохом накрыл голову подушкой и попытался заснуть, но именно сейчас, когда все приглашало в царство Морфея, спать расхотелось начисто. Мысли мотались по несчастным полушариям, не давая расслабиться и забыться.
А как только закрывал глаза, видел, как смеется Марина, щурится от его шуток или собственных слов, тонкими пальцами обхватывает стакан с чаем, когда вечером они разбирают прошедший день, внимательно вглядывается в него или Сережу. Своих единственных друзей в этом мире, как она сама говорит. Свою команду. И зачем только он в нее влюбился? Насколько спокойно было бы быть в положении их Борисыча. Хорошим друзьям прощают гораздо больше, чем любящим.
Мысль, достоин ли он быть другом такой, как Марина, почему-то в голову не приходила. Слишком Данечка любил себя, чтобы размышлять в ключе – не золотой червонец. С этой иллюзией своей бесценности в качестве друга оператор Шмелев и погрузился наконец в сон.
И когда вдруг ему казалось, что ей стало больше лет
Он любил ее пальцы своими переплести
И укрыть их другой ладонью.
Он не мог себе объяснить, что его влечет
В этой безлюдной женщине; километром
Раньше она клала ему голову на плечо,
Он не удерживался, торопливо и горячо
Целовал ее в темя.
Волосы пахли ветром.
В. Полозкова
Выскочил из сна, как из ледяной проруби. Ровно сорок минут, что младенец трехмесячный. В итоге понял: не уснет, и еще через сорок минут черный “Мерседес” подъехал к воротам подмосковной базы, спрятанной вместе со съемочными площадками между светлым березовым лесом. Мир спал. Тренеры, врачи, тем более дети давно уже видели десятый сон. Даня прокрался в свою комнату и только тут успокоился и выключился, как из розетки выдернули электроприбор. Очнулся в девятом часу утра от шума в коридоре. Выглянул, толком неразбуженный, за двери, чтобы угомонить разбушевавшихся ребятишек. И тут же увидел через проход такое же полусонное лицо Марины.
Она его, кажется, не ждала. И это правильно, он же после выходного. Обычно у них из “увольнений” приезжают прямо к началу подготовительных работ перед съемками. Улыбнулась. Коротко кивнула и исчезла в своей комнате.
Он был со всех сторон неправ. Зол на себя и на нее. И все же, когда эта женщина улыбалась, невольно заражался и отражался, начиная тоже улыбаться. В душе перетекало счастье, качая края. Того и гляди – сплеснется. Зашел в душ, подставил тело под колючие струи. Вода текла по лицу, смывая Москву и то, что осталось в ней. Хотелось петь и смеяться. Прижиматься плечом к острому плечу. Кружить с камерой наперевес вокруг ребят, делая что-то новое и интересное. Для нее. Для себя. Для всех. Держать за руку и смотреть, как свет софитов рассыпается мелкими искрами в кофейных горьких глазах.
Впрочем, за завтраком Даня решил, что глаза не кофейные, а цвета горького шоколада: темные, с горчинкой, но и сахаром внутри. К началу первого блока съемок уже был горячий шоколад. Марина вообще сегодня внезапно казалась такой, как была в те времена, когда он имел право говорить о себе и о ней – “мы”. Когда она после всех бюрократических кругов документирования их работы в новом месте или, смонтировав очередной цикл программ, обычно глубокой ночью, раздав остальных сотрудников их семьям, хватала его за запястье и тянула за собой к машине. Было смешно, сладко, а потом до забвения нежно или быстро и жарко. А дальше оставались только чувства: рук на теплой женской коже, кончиков темных волос в рыжину, лезущих в лицо, когда женская голова умиротворялась на его плече; ночи, прячущей обоих; тонкого аромата цитруса и какой-то травы, которой пахнут луга в Альпах.
Сегодня было почти так же счастливо от нее, как тогда. И хотелось ровно того же: прикасаться губами к макушке, перехватывать талию ладонями и шептать ей в самое ухо, шевеля локоны дыханием, что это пояс верности. И потом губами открывать замки ее тела, спускаясь все ниже и добираясь до самого нежного и чувствительного места. И снова тонуть в возбуждающем запахе естества, от которого дрожат поджилки и хочется одновременно кусаться, втягивать в себя, вталкивать себя все глубже, чтобы дотянуться до истока. Быть хищником.
Сегодня она была такой, что ни Москва, ни девушка, ни отложенный на далекое “потом” разговор не помнились. А брошенный в комнате телефон окончательно порвал всякие связи с домом. Даня не ждал ничего важного и ниоткуда.
