Взгляд его потеплел, и я мысленно поздравила себя с грамотным ходом.
— Понимаешь, мне так хотелось тебя увидеть, что было уже всё равно — как и где. Ты сердишься, да?
Он не уточнил, на что они спорили — конечно, знал сам. Спросил только:
— С кем ты поспорила, Алина?
Это он тоже знал, но спросил.
Я покачала головой:
— Это неважно. Тот человек тут совершенно не при чём. Если хочешь ругать кого-то, ругай меня.
Да, вот так. Я — само благородство.
Я стояла, опустив голову, не глядя ему в глаза. Он сам подошел, взял мои руки в свои ладони, притянул меня к себе.
— Какой же ты еще ребенок, Алинка!
И поцеловал — по-настоящему, в губы.
Вот так вот — шах и мат!
Вечером Лиза едва не плакала от умиления:
— Ой, Алинка, она же белая была, как мел. Задрожала, отвернулась. А я, дура, еще спросила, когда она шляпу свою есть собирается. Ох, как она закипела. Бросилась прочь. Ой, Алина, а что же ты теперь будешь делать?
— Замуж за него выйду!
— Ой! — испугалась Лиза. — Отчаянная ты!
— Я его люблю, — твердо сказала я.
Я в этом почти не сомневалась.
На следующий день он пришел ко мне с цветами, и мы долго сидели за столом в полумраке — ели вкуснейшую селедку под шубой и пили шампанское. Да, такое вот сочетание! Вспоминали школу, старых друзей. Потом танцевали.
— А помнишь, как в шестом классе Никита Свиридов хотел порвать мою тетрадку по русскому языку, а ты ее у него отобрал и мне вернул? Он тогда очень удивился, но ни о чём не догадался. Странно, правда, что никто в классе ни о чём не догадывался? Мы ведь уже тогда любили друг друга.
— Странно, — согласился он и улыбнулся: — А я помню, как в седьмом классе во время субботника ты пришла в школу в красной кофточке, и я смотрел только на тебя, и то и дело получал замечания от Степаниды Антоновны.
Нам было хорошо вместе. Нам многое нужно было друг другу сказать. Но я не понимала, почему не чувствую себя счастливой.
И вдруг он вздрогнул и украдкой взглянул на часы. Я догадалась — он подумал о Дарье, которая ждет его дома, или, быть может, о сыне, которого нужно забрать из детского сада.
Он не был свободным — вот, в чём было дело. Я не сомневалась в его любви, не сомневалась в том, что ради меня он оставит и жену, и сына. Но сможет ли он потом быть счастливым?
И я представила, как он каждый вечер будет приходить с работы, помогать мне готовить ужин и мыть посуду, говорить комплименты и дарить цветы, а сам в это время будет думать вовсе не обо мне. Он будет время от времени (с моего, разумеется, разрешения) звонить Дарье и интересоваться, не нужно ли им чего, и каждые выходные будет ходить на свидание к сыну и возвращаться оттуда молчаливым и сосредоточенным. И еще он постоянно будет сравнивать меня со своей бывшей женой и не всегда, быть может, сравнение будет в мою пользу — ведь он каждый день будет открывать во мне новые черты — и не только хорошие, но и плохие. Ведь он влюблен был в девочку двенадцати лет — добрую и наивную — которую придумал сам. А я совсем не такая — я не сказочная принцесса и не идеал. И кто же знает, как поведет себя он, когда поймет это? Он будет морщиться, поглощая мои блины, потому что Даша готовила их гораздо лучше. Кто знает, какие мелочи могут встать между нами?
И ведь я тоже буду узнавать его заново. Может, он громко храпит во сне? Или бросает носки у порога? Да мало ли есть вредных привычек, о которых не думаешь, когда влюблен, но которые подтачивают чувства, едва в паспорте появляется штамп?
Он обнял меня, стал расстегивать шелковую кофточку.
— Не надо, — тихо сказала я и отстранилась. — Ничего у нас не получится. На чужом несчастье счастья не построишь. Понимаешь?
Наверно, он тоже думал об этом, потому что понял сразу, хоть и не сразу с моим решением согласился.
Я сидела на диване, а он лежал, положив голову мне на колени, и я теребила его мягкие волосы.
— Детство — это как солнышко, которое согревает тебя всю жизнь. Иногда мне бывает плохо, и я плачу ночами, уткнувшись в подушку. А потом вспоминаю о тебе, и сразу становится светло и легко, — он слушал меня с таким напряженным вниманием и так старался скрыть мелькнувшие на глазах слёзы, что я поняла — он тоже в тяжелые моменты думал обо мне с любовью и нежностью. — А знаешь, почему так происходит? Знаешь, почему мы друг для друга столько лет были частичками света и тепла? Мы не успели друг друга разочаровать. Понимаешь? Мы не успели тогда наделать ошибок, и потому до сих пор вспоминаем друг о друге не с мучительным сожалением, а с восторгом и благодарностью. Я не хочу думать о тебе с сожалением. Я не хочу совершить сейчас что-то такое, в чём мы потом будем раскаиваться и чего не сможем друг другу простить. Понимаешь?
Он кивнул и коснулся губами моей руки.
Нам было безумно хорошо вместе. Особенно сейчас, когда он перестал чувствовать себя виноватым перед своей нелюбимой женой, и мы оба осознавали, что совершили что-то очень хорошее. И мы, как дети, сидели рядом, держась за руки, и не пытаясь перейти ту черту, которая отделяет возвышенную любовь от банальной любовной связи.
В дверь позвонили.
— Не открывай, — попросил он.
Я кивнула. Кто мог придти? Лизавета? Ничего, я позвоню ей потом и извинюсь. А может, кто-то с работы? Впрочем, неважно.
Звонок снова зазвенел. И снова. И снова.
Мы молчали.
И вдруг из-за дверей донесся голос:
— Я знаю, Вадик, что ты там! Открывайте же! Я же знаю, что ты у нее!
Он вздрогнул:
— Это Даша. Что она делает здесь?
Он мог бы и не спрашивать. Конечно, Катька подсказала, где ее благоверного искать.
Он был не столько испуган, сколько смущен — так не вязался этот визит с их тихим романтическим свиданием. И чувствовал себя виноватым из-за того, что девушка его мечты оказалась свидетельницей примитивного семейного скандала.
Конечно, можно было затаиться, не отвечать, но мы оба настолько не чувствовали себя виноватыми, что подобная идея нам даже в головы не пришла.
Я, взглядом испросив у него разрешения, вскочила с дивана, распахнула дверь, посторонилась.
Даша влетела в квартиру — бледная, растрепанная, — бросилась к мужу с кулаками.
— Какой же ты подлец! А я-то, дура, еще не верила. Еще сказала — не может быть, чтобы он о сыне забыл. Бросить нас решил? Или тайно с этой паскудой встречаться?
— Не смей так о ней говорить! — тихо, но твердо сказал он.
Она его совету не вняла.
— И чего ты только в ней нашел? Да такие, как она, только и думают, как чужого мужика в постель затащить.
Она не понимала, что делает только хуже — ругалась, плакала. А я молчала. И он тоже молчал. Мы смотрели друг на друга и радовались, что нам не в чем было себя упрекнуть, что мы могли выслушивать эти обвинения, не краснея и не отводя взгляд.
Наконец, он взял жену под руку и повел ее к двери.
Как жаль, что ничего уже нельзя вернуть.
Нет, я не жалела, что отдала его сейчас другой. Отступив, я победила, хотя глупенькая Даша еще этого не поняла. Я как-то ясно вдруг осознала, что прошлое должно оставаться в прошлом.
Он на пороге обернулся. И в грустном, затуманенном слезами взоре его на миг появилось что-то мальчишеское, и словно свежий ветер опахнул меня из далекого детства.
Какое же это всё-таки счастье — знать, что он любит меня. И будет любить всегда.
11. Артур
Я столкнулась с ним в дверях своего кабинета — он был классически красив (не кабинет, разумеется), и я не удержалась — обернулась ему вслед. И он почему-то тоже обернулся. Совсем, как в песне Леонидова.
— Кто это был? — с порога задала я вопрос Нине Антоновне.
Та удивленно вскинула брови:
— Алиночка, о ком ты говоришь?
Терехова в силу своего почтенного возраста уже могла себе позволить не обращать внимание на молодых интересных мужчин. И я пожалела, что в кабинете не оказалось практикантки Ирочки — уж та-то, конечно, проинформировала бы меня об интересующем объекте во всех подробностях. Впрочем, как оказалось, Нину Антоновну я недооценила.
