простачок Гоувинд невообразимо пьян и забрать его некому. Они притащили его в свою комнатушку в общаге, с тех пор они всегда были втроём. Окончив курс, сели на поезд и сошли в смог Андери, чтобы вместе выживать и идти к славе.
Тогда мы огородим
Наш ничтожный клочок земли,
Нам нужно что-то делать,
Ведь мы должны жить только здесь.
АШОК ВАЙПЕЙИ, «ПРОСТО ТАМ»
Тёмный и светлый ангелы бросали вещи где вздумается. В ведре для мытья полов замачивали и оставляли на недели рюкзаки, носки, рубашки, и те сгнивали навсегда. Они не мыли посуду, потому что их матери и тётушки никогда не допускали их на кухню. Они расплёскивали сладкий кофе с молоком на пол. Тащили в дом театральный реквизит: больших пластиковых кукол, корзины, барабаны, лохматые обезьяньи маски, коробки с костюмами. Через каждую минуту они курили и стряхивали пепел с брюк.
Мария и Амир, которому от Мумтаз передалась страсть к порядку, а от отца к дисциплине, терпеливо убирали, раскладывали и чистили. Тяга к чистоте у Амира имела, по мнению Марии, свои пределы: он мог протереть половой тряпкой кухонную панель или со сладострастием закурить посреди хаоса. Но чаще он повторял одно:
– Если мы не сделаем, никто не сделает, – его главные слова во Дворце Ашриты.
И они делали, а ангелы садились с ногами на матрас Марии. Гоувинд доставал старинную фисгармонию в серой паутине, ставил на простыни. Он играл весёлые песни, которые звучали заупокойно на изношенном инструменте.
Гоувинд внезапно попросил всех немедленно уйти, потому что к нему шла Мукта. Мария, Амир и Азиф послушно удалялись, выжидали на камнях пляжа. В сумерках они смотрели на океан и призраков жителей деревушки Версовы, убитых пиратами. Духи ходили в коричневых мешковатых одеждах, раненые искали свои сожжённые хижины. Иногда среди них вдруг появлялись привидения английских кадетов в военной форме, что умерли здесь от загадочной лихорадки почти всем корпусом.
Темнело, друзья оглядывались по сторонам и единогласно решали, что времени на свидание должно хватить, возвращались домой. Там на матрасе Марии сидела Мукта, большеглазая с чарующей улыбкой счастливицы, тоненькими пальчиками, ноготками с полосками хны. Изящная как японка. Всегда в длинных сарафанах и батистовых кофточках, прячущих белую кожу севера от солнца.
Кроме неё в квартиру приходили самые разные люди. Каскадёры, музыканты, осветители, хореографы и актёры, все неизвестные и полные бурливой силы. Они приносили водку «Волшебные моменты», пиво «Кингфишер», ром «Олд монк», коньяк «Амрут». Они напивались за несколько минут.
…толкая меня в поезд до Андери,
Когда я иностранцем был в моей стране.
МИШЕЛЬ КЭХИЛЛ, «СИТА»
«Ты актёр, так поезжай на Андери! Жильё дешёвое, съёмки и кастинги бывают, а все наши уже там», – скажет вам любой артист. Третьесортные киностудии, бесконечные разговоры о постановках и планах, выпивка задушат, но незаметно. Многие так и не покинут район безымянных артистов. Сгинут на съёмочных площадках, оборудованных в квартирах старых домов. Никогда не прославятся даже на квартал.
Быстро забываются мечты, с которыми сходят в первый раз с местного поезда на станции «Андери». Чтобы прокормиться, артисты развлекают клерков, обучают подростков, ведут занятия танцами, йогой, показывают европейцам базары. Театру и игре, по которым тоскуют их сердца, остаются клочки дня. От усталости на репетициях ничего толком не получается. От напряжения хочется выпить. Вольный народ бродит по квартирам, как по чайным, не чувствуя привычной Марии разницы между пространством дома и улицей.
Мария скоро стала уставать от сборищ, хотя поначалу они её развлекали.
– Амир, эти люди всегда будут приходить? – осторожно спросила она.
– Мы работаем вместе, это мои друзья по работе, или друзья Азифа, или Гоувинда, – лицо Амира изнутри засияло светом добра, – иногда нам надо поговорить о работе. Мы всегда так говорим о наших делах.
Он даже удивился: что может быть не так? С детства в его дом мог зайти кто угодно, разве бывает иначе? Гости всегда приходят. Куда им ещё идти, особенно если пятница или суббота?
Мария пила с ними от скуки, но ром почти не опьянял её, как других. Она смотрела на компанию трезво. Гости взрывались хохотом и пытались объяснить ей шутку, но смешное рассеивалось в объяснениях. Одиночество Марии разгонялось и тянулось от морских берегов через Поднебесную в суровые земли.
Пока все надрывались от смеха, в её душе ворочалась тревога. Она замечала, что и Амир здесь посторонний. Все жаждут беззаботности, хотят сжечь жизнь весельем. Амиру нужно быть среди них, актёру не выжить в одиночку. «Он верит в их братство, но как же он инороден», – думала она. Даже если вокруг тесно от людей, он вне круга с блуждающей космической улыбкой, грустью в янтарных глазах, с мечтой о чистом искусстве. Он сам не знал этого, это видела только Мария.
Амир носил еду на бамбуковую циновку, следил, чтобы каждому всего хватило, чтоб все расселись как следует. Ходил в лавку за закусками, приносил остатки посуды, наблюдал, чтоб людям было хорошо.
– Я бы хотел сыграть антагониста, жестокого и полного зла, – рассуждал Амир, выпив, – человека, который раньше был невинным, ждал чудес и любовь. Но не безумца, как Джокер, а парня, у которого с головой всё в порядке, просто он очерствел.
Друзья кивали:
– Это сложный характер, как ты покажешь его невинность в прошлом?
Потом кто-нибудь говорил:
– Что толку мечтать? Звёздами становятся лишь дети звёзд.
После этого все выпивали ещё, словно хороня кого-то.
Мария не понимала разговоров, ей становилось скучно, она уходила на балкон. Перила были в несколько слоёв завешены мокрой одеждой жильцов. В открытые окошки соседей было видно, как возятся на кухне три женщины в пёстрых платьях, наверное, свекровь и невестки; другая семья лежит на полу, смотрят телевизор; маленькие мальчики строят башню из спичечных коробков. Душа сжималась от чужого уюта. К ней выходил Амир, тихонечко стучал ей по плечу.
– Не надо, не надо слишком много думать. Большие вещи требуют долгого времени. Я знаю, что это плохой дом для тебя, но мы должны быть терпеливыми и понимающими. Мы так сильно изменили свою жизнь, что она ещё не привыкла к нам. Где светит солнце, там и тень. Не плачь, я не могу жить, когда ты плачешь.
