«Мы не неволили тебя, доченька, – вырвалось у Лесияры, слушавшей рассказ Лебедяны с нарастающим чувством давящей печали. – Мы никогда не отдали бы тебя замуж вопреки твоим чувствам».
«Нет, принуждения с вашей стороны не было, не ищи своей вины, – быстро сказала Лебедяна. – Незадолго до сватовства князя мне был сон… Переливающиеся на воде искры солнечного света. Целый венок искр. Сон повторялся, и я подумала – вот оно. Это долгожданный знак. Искры – Искрен! Князь пришёлся мне по нраву, и я решила, что он и есть моя судьба, что всё правильно… А свадьба, как ты помнишь, игралась во владениях Искрена, и обряд сошествия света Лалады не проводился из-за того, что жрицы наши мужчин не допускают к святилищам. Потому и нельзя было ничего проверить».
Сосновые дрова трещали, распространяя смолистый дух, отблеск огня зажигал золотые звёздочки в неподвижно-задумчивых глазах Лебедяны. Сев на лавку у стола, она теребила край рукава с рассеянно-грустноватой улыбкой. Лесияра присела рядом и осторожно завладела её рукой, ласковым пожатием пальцев мягко побуждая продолжать рассказ.
«Это ожерелье с лалами… Как только я его надела, все мои чувства вырвались наружу, как будто во мне сломалась какая-то преграда, стоявшая всю жизнь, – снова заговорила Лебедяна всё с той же созерцательной неподвижностью взгляда, словно любовавшегося упомянутым украшением. – Всю жизнь – до того мига, когда это совершенство, вышедшее из-под искусных рук Искры, прикоснулось ко мне. Знаешь, я даже думала, что это – наваждение, чары, волшба… Что Искра околдовала меня, внушив эту страсть. Сейчас я не ношу никаких украшений, сделанных ею, но это наваждение не проходит».
«Внушить любовь волшбой нельзя, моя милая, – тихо сказала Лесияра, пользуясь кратким молчанием, полным уютного треска пламени. – А вот освободить её, глубоко запрятанную в душе, можно».
«Как птицу из клетки, – улыбнулась Лебедяна. – Золотой клетки, в которой ей было и хорошо, и спокойно… на волю. Но воля полна тревог, метаний и страданий. Привычный покой нарушен, напиток любви оказался горек… Но я не жалею, что испила его. Жаль только, что вместе нам уже не быть. Князь – отец своего народа, он подаёт пример своим людям во всём… И в семейной жизни тоже. Я не могу уйти, не могу так подвести его. Не могу ставить свои чувства и желания выше благополучия нашей земли. Я – лишь малая капля, но и капля способна переполнить чашу, и всё, что прежде находилось в равновесии, выплёскивается через край. Я сделала выбор… Искра была с ним не согласна. Она ушла… Пришлось выдумывать предлог для расторжения договора, как будто мне больше не нравятся её украшения. Но самый главный её дар остался со мной… Ты видела его и держала на своих коленях. Злата родилась светловолосой, как я и как мой муж, но тёмные глаза у неё – от Искры. Только сейчас я понимаю, что неверно истолковала тот сон. Искры – Искра, а не Искрен. Ошибка, которую уже не исправить. Наверно, мною владело отчаяние… Я израсходовала себя на лечение князя: оба раза он должен был умереть, и я спасла его от смерти. Старший сын тоже был на волосок от гибели. Но я уже не жалела себя… Быть может, я хотела себя наказать за эту ошибку. Белогорских украшений я более не носила, слишком уж невыносимо они напоминали об Искре, а сила Лалады, которою она подпитала меня, закончилась. К чему это привело, ты видишь на моём лице».
Печаль тихо струилась из её глаз, ночными бабочками летя на пламя и сгорая в нём беззвучно. Лебедяна улыбалась огню, блестя ручейками слёз на щеках, и всё, что могла сделать Лесияра – это обнять её за плечи и прильнуть губами к её виску.
«Искра знает о дочери?» – только и спросила она.
Голова Лебедяны отрицательно качнулась.
«Мы больше не виделись с тех пор, как договор был расторгнут. Ей неоткуда было бы узнать. А князь… Думаю, он ничего не знает, но что-то смутно чувствует, неся невидимый груз. Всё вокруг как будто трещит по швам… И я боюсь стать последней каплей, переполняющей чашу, боюсь дышать на эту трещину. Ты не сможешь мне помочь, государыня, а только примешь на себя часть этого лишнего груза».
«Что ж, значит, приму, – сказала Лесияра, вздохнув. – И помогу тебе хотя бы этим. А белогорские украшения ты всё же носи, девочка моя. Если бы ты от них не отказалась, они сберегли бы твои силы… Я могу восстановить их, но лишь отчасти. Больше тебе может дать только Искра».
Её пальцы, нежно скользя по щекам дочери, стирали морщинки, вливали молодую упругость и наполняли кожу свежим цветом. Вслед за пальцами свет Лалады в Лебедяну вдыхали губы княгини, а в груди у обеих в эти мгновения билось одно сердце, слившееся из двух. Время поворачивалось вспять в удивлённом свете огня, но отзвук горечи прокатился эхом в душе Лесияры: надолго ли? Можно было вернуть Лебедяне молодость и силы, но сделанного уже не переделать… Не вернуться в тот день, когда Лебедяна ответила Искрену «да», не забрать у князя её руку и не увести невесту обратно в девичью светлицу – дожидаться настоящей судьбы. Вряд ли для неё стало бы утешением знание, что не одна она так ошиблась… «Подожди. Возложи свою кручину на Лаладу, позволь ей разрешить твою беду и развязать этот узел», – только и могло шепнуть сердцу Лебедяны наполнившееся печалью и состраданием сердце Лесияры.
– Государыня…
Лесияра обернулась на голос, оторвавшись от скорбного созерцания осколков клинка, и увидела дружинниц Дымку и Златооку, которым было разрешено приходить к княгине без предварительного доклада. Их появление могло означать только одно: соглядатаи вернулись из Мёртвых топей. Горький хмель вспорхнул с души Лесияры, как мрачнокрылый ворон, и правительница Белых гор встрепенулась, готовая к новостям.
– Ну, что? – нетерпеливо спросила она.
– Государыня, соглядатаи побывали в Мёртвых топях, – доложила Дымка. – Ни одной живой души они там не нашли. Однако наткнулись они на место, где лёд на болоте был явно сломан: кругом он гладок и нерушим, а в том месте – куча обломков. Конечно же, прорубь застыла по новой, но эти нагромождения льдин остались… А среди них нашли вот это.
Дымка вынула из-за пазухи совсем маленький мешочек и опустила на ладонь Лесияры. Что-то очень холодное находилось внутри, будто холщовая ткань хранила в себе кусок льда. Однако такое предположение отметалось сразу: мешочек был сух. Развязав его, Лесияра вытряхнула себе в руку мрачный перстень-печать из чернёного серебра с выгравированным вороном, раскинувшим крылья. По краю печатки можно было разглядеть мелкие буквы, складывавшиеся в слово «Вранокрыл».
