Это только кажется, что мы все знаем о себе. Опасное заблуждение. Слабый человек живет иллюзиями, ему не хватает решимости и воли оценить реальность. Я считал себя человеком чести, человеком с твердыми нравственными принципами. И вот, пожалуйста… Наша жизнь — тайна. И все отпущенное нам время мы постигаем ее. Но так и умрем, не постигнув. Разве мог я предположить, что окажусь таким размазней.
Я панически боялся конца, как боятся катастрофы очень впечатлительные люди, впервые летящие в самолете. Мне казалось, что без нее для меня померкнет свет жизни, все потеряет смысл, обескровится. Я отчаянно, из последних сил цеплялся за нее, зная, что сражение уже проиграно и что никакими силами и никакими средствами вернуть ее невозможно. Как нельзя оживить камень или сгоревшее дерево.
И все-таки я еще не хотел признать своего поражения, еще надеялся на что-то, слабый человек. На чудо? Но чудес, как известно, на свете не бывает.
Я решил посоветоваться с Сержем. Шаг за шагом я сам подвигал дело к своему позору. Он весь аж трепетал, слушая меня. С каким неподдельным лицемерием он цокал языком, изображая сочувствие, какая гамма злорадных чувств то и дело, словно блики по воде, пробегала по его лицу.
Выслушав меня, состроил озабоченно-деловую физиономию и стал думать. Он всегда был туговат по части новых мыслей и частенько, словно бы между прочим, одалживался у меня идеями. Жадно слушал, запоминал, а затем, махнув рукой, небрежно изрекал: «Ну да, ну да, я сам уже думал об этом, у меня есть соответствующие наметки». И преисполненный чванливой важности, словно надутый пузырь удалялся. Я понимал, что он хитрит, но был снисходителен. Бери, пользуйся — у меня идей навалом — делай вид, что ты сам додумался до этого, ведь мы друзья детства.
— Ты должен бороться за нее, — наконец решительно изрек он.
— Но как? — я в недоумении таращился на него.
— Очень просто. Провести против Кирилла психологическую атаку. У нее временное увлечение. Дань любопытству. Оно скоро пройдет. Его надо дискредитировать в ее глазах. Высмеивать недостатки, обнажать слабости. Действовать по контрасту. В молодости люди очень впечатлительны. Он скуп — будь щедрым. Он груб — будь ласков. Надо доказать ей, что он глуп и смешон. Да мало ли что можно в нем высмеять. Я сам подключусь. Мы зароним семена скепсиса в ее душу. Мы будем день за днем подтачивать дерево, и в конце концов оно рухнет.
Серж преданно смотрел в мои глаза. В его искренности не приходилось сомневаться. Он действительно не хотел, чтобы я расстался с Лерой! Еще бы! Так ему легче было держать меня в руках.
— А если я все-таки поговорю с ней, — неуверенно, в раздумье спросил я. — Во-первых, скажу, что я все знаю, а, во-вторых, поставлю вопрос ребром — или-или.
— Ни в коем разе! — горячо возразил Серж. — Сейчас она выберет его, и ты останешься ни с чем. Наоборот сделай вид, что ты ничего не знаешь, ни о чем не догадываешься, будь ласков и терпелив, потакай ее капризам, не давай для ссор повода. У каждой женщины, особенно молодой, бывают минуты ослепления. Надо переждать, и она прозреет. Ты ей нужен, и она будет с тобой. Лера из тех женщин: с кем спит, того и любит.
Когда-то в юности я недолго плавал на речном пароходике. У нашего капитана Владимира Ильича Глушко была поговорка: «Влево не ходи, вправо не ложись, зелена мать, дерьмо!» И того не делай, и этого. А как быть, если я не могу ничего не делать. Я в полном смятении — я должен дать выход своим оскорбленным чувствам.
И я, наконец, решился. Я написал письмо в ректорат и партком института с просьбой освободить меня от заведования кафедрой, так как по своим моральным качествам не могу более занимать этот пост. Чтобы избежать ненужных расспросов и кривотолков, я написал все, как есть. О том, как я без памяти влюбился в юную девушку, привез ее в Москву, бросил семью, стал с ней жить и с целью получения постоянной прописки фиктивно выдал ее замуж, уплатив за это три тысячи рублей.
В институте пытались замять скандал. Меня вызвал к себе заместитель ректора по научной части Василий Петрович Сутягин и по-дружески предложил переписать заявление. Голубчик, — сказал он. — У нас работает комиссия Министерства. Не создавайте нам дополнительных проблем. В конце концов, мы можем освободить вас от кафедры. Но к чему фиктивный брак, взятка? Это же уголовное дело, неужели вы не понимаете?" «Хорошо, — согласился я. — Я перепишу заявление».
В тот же день я сказал Лере, что все знаю, и потребовал объяснений. Она немного растерялась вначале, но быстро овладела собой и разговаривала со мной на редкость хладнокровно.
— Ну и что? — с вызовом спросила она. — У тебя нет никаких прав на меня и мою верность. Я всего лишь твоя сожительница. За что я должна быть верной тебе? Ты бы мог что-то требовать, если бы мы стали мужем и женой, но ты сам не захотел этого.
— Я хочу, чтобы ты рассталась с Кириллом, — сказал я, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать, не ударить это прекрасное, чужое, холодное лицо.
— Нет, — сказала твердо Лера.
— Тогда я заявлю в милицию, что вы состоите с ним в фиктивном браке.
— Дурак, — усмехнувшись, сказала она. — Это уже не фиктивный брак. Он не раз просил меня жить с ним по-настоящему. Я просто жалела тебя. И зря, конечно. Сейчас я заберу свои вещи и уеду к нему. Вот и докажи, что у нас фиктивный брак.
— Но деньги, которые он взял за это? Три тысячи рублей….
— Какие деньги? — смерив меня с ног до головы презрительным взглядом, процедила Лера. — Верно ,я и в самом деле был жалок. Взъерошенный, растрепанный, бледный. — Ты мне больше остался должен. Но так и быть, я прощаю тебе этот долг. Посмотри на себя. Какой ты старый, вредный, скупой. Разве можно любить такого?
Я поражался — какое у нее было жестокое лицо, как хищно оскалены зубы, какой испепеляющей ненавистью горят глаза. А ведь еще вчера она говорила, что любит. Какая метаморфоза.
Вот и все. Светлого праздника не получилось. Когда наступает прозрение, там, где вчера сверкала, переливаясь всеми немыслимыми цветами, яркая радуга, сегодня видишь лишь грязные пятна.
