Он продолжал, словно книга лежала перед ним, слово в слово, а затем остановился, поправляя неудачный оборот.
– Здесь следовало сказать… – И фраза и в самом деле стала звучать лучше. Он продолжал твердым голосом цитировать до тех пор, пока Келли раздраженно не захлопнула книгу и не заставила себя вновь взглянуть ему в лицо.
Щеки ее пылали от смущения.
– Все верно. Я верю вам. Но почему вы не сказали об этом с самого начала? Тогда я остереглась бы говорить все… все, что сказала.
Зейн издевательски прищурился.
– Потому, что я никому не говорю об этом. Мне нравится хранить свою тайну. Кроме того, какая вам разница, если у вас в самом деле сложилось мнение, что я пишу дрянь? Зачем лицемерить?
– Я… я…
Келли смешалась: ей было нечего сказать. Вспомнив, как грубо критиковала его работу, как пнула одну из книг, валявшихся на траве, она вздрогнула. Каково бы ей было, если бы подобным образом обошлись с одной из ее книг? А потом, как будто желая нанести еще более тяжкое оскорбление, она увезла все книги отсюда, словно они были недостойны находиться с ней в одном доме…
– Простите, – жалобным голосом произнесла она, чувствуя, что извинение звучит неестественно и не сможет сгладить неловкость. Но больше ей ничего не приходило в голову.
– Не стоит извиняться, – произнес Зейн, поднимаясь из-за стола.
Теперь он показался Келли слишком высоким, занимал слишком много места в тесной кухне. Келли тоже поднялась, чтобы не чувствовать себя карликом по сравнению с этим человеком. Он уходил, она оскорбила его до глубины души, но ведь сделала это по незнанию… Ну почему, с досадой думала Келли, почему она не удержала свое мнение при себе?
Однако мысленно она оправдывала себя тем, что ее мнение было по крайней мере искренним. Ей действительно были ненавистны подобные романы. Только не следовало говорить об этом столь резко, вот и все.
– Единственное, что вы могли бы сделать, – процедил Зейн, потянувшись за книгой, – прочитать эту вещь. – И он помахал ею перед носом Келли. – Я не против критики, даже высказанной в столь грубой форме. Но я терпеть не могу выслушивать оскорбления от тех, кто даже не читал мои произведения. Надо знать, о чем говоришь, прежде чем раскрывать рот.
Зейн сунул ей книгу, и Келли вздрогнула.
– Послушайте, – произнесла она, пытаясь вновь обрести спокойствие, – в конце концов, это дело вкуса. Мой вкус отличается от вашего. Мне не нравится читать про ужасы, поскольку мне кажется, что в мире и без того их хватает. И я не понимаю, зачем пугать людей…
– А я уже вам говорил, – перебил Зейн, склоняясь ниже и с вызовом глядя ей в лицо, – что люблю изводить людей. И у меня это неплохо получается – чертовски неплохо.
Келли замигала, чувствуя, как ее охватывает вихрь эмоций. Не стоит заботиться о его самолюбии: оно непрошибаемо. Да и сам он мощен и тверд, как гранит. Настоящее воплощение эгоизма! Она отвернулась, вновь наполняясь гневом.
– Меня вам не запугать! – выпалила она, тем не менее опасаясь смотреть в насмешливые глаза Зейна.
– Неужели? – спросил он обманчиво-мягким тоном. – Тогда позвольте мне попытаться еще разок, потому что сразу видно, чего вы боитесь пуще всего. Тут и гадать нечего. Вас пугает самая простая и самая важная вещь в мире.
Внезапно он очутился совсем близко и схватил ее за плечи.
Девушка вздрогнула от неожиданности и от холодной решимости в его голосе. Неохотно она подняла голову и отпрянула, заметив промелькнувший в его глазах злорадный блеск.
Зейн притянул ее к себе и склонил голову почти к самому лицу Келли.
– Соберитесь, мисс Кординер, – предупредил он свистящим шепотом. – Сейчас вы будете по-настоящему напуганы. Причем – экспертом.
И он схватил ее в объятия, взглянул прямо в глаза и улыбнулся медленной, язвительной усмешкой. Это продолжалось целую минуту. Келли отвела взгляд; сердце трепыхалось у нее в груди, как пойманная птица. Она чувствовала себя парализованной, загипнотизированной. Сопротивляться не было сил. Зейн склонился еще ниже, улыбка его погасла. В глазах снова промелькнул огонек.
Он поцеловал ее с яростью, которая и вправду могла бы ужаснуть, если бы поцелуй не был таким мучительно сладким.
Какое-то мгновение Келли пыталась сопротивляться – но только одно мгновение. Она была действительно перепугана, и виной тому являлась вовсе не ошеломляющая сила Зейна и не властность, с которой он завладел ее губами.
По-настоящему испугало то, что его поцелуй пробудил в ней дикие, непонятные желания, которые окатили ее тело, как стремительный поток, подавляя всякое сопротивление.
Келли, оказавшаяся в надежном плену обхвативших ее рук, чувствовала, как его мощные бедра прижались к ее собственным, а горячая широкая грудь слилась с ее грудью.
Целую неделю после смерти Джимми она боролась с печалью, смятением и усталостью от множества свалившихся на нее дел. Прошлой ночью она засыпала, подавленная усталостью и ослабев от сложностей жизни. Теперь она была окружена силой и возбуждающей энергией, оказалась в чужой власти, и все неприятности странным образом исчезли.
Охваченная теплотой, едва осмеливаясь поднять глаза, она желала отдаться этой силе и власти, позволить унести себя на невообразимый остров наслаждений и воскрешающего к жизни волшебства. Она не испытывала смущения, словно прижавшееся к ней тело было вознаграждением за горести последних дней.
Однако она понимала, что его губы совершают что-то запретное – возбуждающее и в то же время томное. Он целовал Келли с такой умелой страстью, что ей показалось, будто она поплыла куда-то сквозь темноту, озаряемую золотыми вспышками.
Его подбородок, упрямый, твердый и небритый, терся о ее мягкую кожу. Горячие и жесткие губы открылись, и под его напором она тоже приоткрыла рот.
Шелковистым языком он провел по ее губам, коснулся трепещущего языка, как будто пытающегося произнести новое слово.
Какое наслаждение, думала Келли, находиться в объятиях этих сильных рук, быть согретой этой мощной силой, испытывать такие страстные поцелуи, что по сравнению с ними блек и исчезал весь остальной мир…
«Келли, не смей!» Голос матери прозвучал в ее голове так отчетливо, как будто Сисси была рядом. Внезапно Келли поняла, что совершает опасный и глупый поступок. Это завораживающее наслаждение от ласки опытного мужчины и было тем самым ядом, который едва не погубил жизнь Сисси и омрачил детство Келли.
«Дочка, остерегайся этой ловушки», – всегда говорила ее мать о любви и сексе. Келли вспомнила смущенное, пристыженное выражение на лице Сисси, когда она начинала разговор о подобных вещах, вспомнила ее затравленные глаза, в которых билась боль, обиженную складку губ. Вот что сделала с Сисси любовь – любовь и наркотическое опьянение сексом.
