— Здесь так жарко, — пробормотал Норман. — Ты не привыкла к такому климату.
— А ты, можно подумать, привык?
Алисия дразнила его, беззлобно высмеивая его неосознанное мужское превосходство, но голос звучал глухо, будто она была в дурмане. А разве нет? Алисия нашла его глаза. Взгляд затуманен, лоб чуть нахмурен, словно и он тоже пытается ухватиться за ускользающую реальность.
— Я выносливый.
Его взгляд задержался на ее губах, затем скользнул вниз — по хрупкой шее, по застегнутой наглухо рубашке с длинными рукавами — и опять метнулся к лицу, к золотистым глазам, в которых застыло недоумение.
— Укуталась по горло. Немудрено, что тебя разморило от жары. — Это был всего лишь предлог, и он это знал — а она, интересно, тоже знает? Предлог, дающий ему право высвободить пуговички из петель ее рубашки, открывая своему взору восхитительное женское тело. Предлог, позволяющий коснуться соблазнительной плоти.
Справившись с последней пуговицей, он осторожно опустил Алисию на спину. Она не сопротивлялась. От возбуждения голова Нормана кружилась: эта женщина принадлежит ему!
Так же как и в ту потрясающую ночь, перевернувшую все его представления — о ней, о себе.
«И жизнь с тех пор изменилась: в душе навечно поселилась горечь», — напомнил ему голос рассудка. Голос, замолчавший, едва с ее губ слетел хриплый стон беспомощности и покорности, а руки обвились вокруг шеи, пригибая его голову к обнаженным округлостям.
Дополнительного приглашения ему не требовалось. Норман приник к ее грудям, обращая в экстатическую реальность мучительные грезы последних семи лет, в то время как она выгибалась и извивалась под ним.
Пальцы нащупали молнию на ее брюках. Кровь бросилась ему в голову и дико застучала в висках, когда Алисия приподняла бедра, позволяя стянуть с себя легкую ткань.
Ее чувственные телодвижения сводили с ума, и Норман едва не поддался примитивному варварскому порыву попросту взять и овладеть ею сию же минуту. Нет, так не пойдет. Нельзя терять выдержку. Он должен успокоиться и любить ее медленно, с чувством, даря и ей, и себе полноту совершеннейших ощущений. Чтобы обоим было хорошо.
Норман содрогнулся и увидел, что ее мягкие губы тоже трепещут, увидел золотистый блеск под полуопущенными веками. Он вновь склонил голову и нежными поцелуями проторил дорожку к соблазнительным грудям. Затем прикрыл дерзкие округлости ее роскошными волосами и стал целовать их сквозь шелковистую вуаль.
Вопреки его намерениям дразнящие ласки привели Алисию в исступление. Она обвила его стройными ногами, и Норман услышал свое имя, произнесенное охрипшим от страсти голосом.
— Какие дивные волосы… — Слова вибрировали от непосильного напряжения, на которое он обрек себя. — Они всегда были мягкие и шелковистые, а теперь такие длинные и так восхитительно переливаются. Не знаю, что уж ты с ними делаешь, но они возбуждают.
Алисия вздрогнула. До этой минуты она не помнила себя, купалась в пьянящих ощущениях, в дурмане воспоминаний о былой близости, с самозабвением отдаваясь страсти, которую мог утолить только он. Слова Нормана привели ее в чувство. Она вновь обрела себя — обрела в себе женщину, которой стала. Все. Она больше не простодушная девочка, которую можно обижать безнаказанно.
Воспоминания резко изменили направление. Она представила, как Карен тащит ее в один из лучших салонов красоты в Бостоне, заявляя, что ей следует наконец-то заняться своей внешностью. Уже полгода прошло с тех пор, как она потеряла ребенка, пора начинать жить по-человечески.
Парикмахер преобразил лохматую гриву, не срезая ни дюйма, придал форму и блеск длинным прядям, засиявшим мириадами восхитительных светлых оттенков.
Новая прическа, которая была ей очень к лицу, и постройневшая фигура ознаменовали начало ее нового мировосприятия. Стали частью ее существа, ее жизни. В которой Норману не было места. И никогда не будет.
Со сдавленным вскриком Алисия уперлась ладонями в широкие мужские плечи и, столкнув его с себя, вскочила с земли.
— Оставь меня! — приказала она, запахивая рубашку. — Я не звала тебя сюда. Я не желаю тебя видеть.
Ноздри его раздувались, кожа вокруг губ побелела, свидетельствуя о том, что Норман взбешен. Алисия пришла в ярость: еще и возмущается! Как будто ему отказали в том, на что он имеет законное право!
Трясущимися от гнева руками она запихнула концы рубашки в наспех натянутые брюки, сунула ноги в спортивные тапочки, которые скинула незадолго, чтобы понежить ступни в прохладе пушистого мха, и заявила категорично:
— Впредь даже прикасаться ко мне не смей. Ты застал меня врасплох. Чем ты оправдываешь свою назойливость?
Норман, потирая жесткий подбородок, медленно поднялся. Возбуждение быстро улеглось: боль неутоленного желания вспыхнула и угасла. Ее непредсказуемый отказ мгновенно развеял туман в голове. Он не видел объяснения тому, что произошло между ними, потому что это просто не поддавалось осмыслению.
— Не думаю, что мне требуется оправдание. Ты уже не в первый раз бросаешься мне на шею. Похоже, у тебя это вошло в привычку, — сухо сказал Норман, пожирая ее взглядом.
Волосы растрепались, золотистые глаза пылают гневом, она стояла перед ним неукротимая, дерзкая и необычайно сексуальная. Его опять обдало жаром нетерпения, и в неистовой борьбе с собственной слабостью он использовал первое оружие, которое оказалось под рукой, — мысль, таившуюся в глубине сознания со дня смерти отчима.
— Уверен, с Леоном ты не очень-то привередничала. Иначе тот не оставил бы тебе все свое состояние. Это уж как пить дать.
Мерзкий обидный упрек отозвался во всем ее существе острой болью. И если бы она хоть на секунду поддалась ей, то уже каталась бы по земле, рыдая во весь голос. Значит, Норман все эти годы верил в клевету Леона, а завещание последнего лишь укрепило в нем эту веру.
Не показывая виду, сколь глубоко оскорблена, Алисия внутренне натянулась как струна и презрительно вскинула тонкую изящную бровь.
— Какая завидная проницательность. Должно быть, за годы работы научился. Что называется, профессия обязывает.
С этими словами она направилась к тропинке между деревьями. Разубеждать его она не собирается. Пусть думает, что хочет.
— Я не буду ужинать, Жозефа. Голова ужасно болит. Пойду лучше лягу.
Она не лгала: голова и в самом деле будто на части раскалывалась. Но у экономки были свои понятия о том, что хорошо, что плохо, и отступление от них могла извинить только внезапная смерть.
— И не помышляй, мисс Алиси! Что подумает мистер Норман? Ведь это его первый вечер здесь!
