– Она говорит, что вы, Черри, прелесть, что очень ей нравитесь. А еще она хочет знать, позволят ли ей со мной вместе ужинать?
– Ну конечно! Сейчас же поставлю для нее прибор.
Спустя пару минут появилась с подносом Люси. Когда она ушла, Фредерика спросила:
– Что Молли хотела бы на ужин?
– Десерт и пирожные. Черри, другое она не любит.
– На мой взгляд, это не очень полезно. Может, она не откажется от молока с булкой?
Кристабель упрямо замотала головкой.
– Молли-Долли всегда ест только сладкое и никогда не болеет.
– Думаю, лорд Сибрук прав. У Молли довольно своеобразный вкус.
Фредерика положила перед куклой пару пирожных – свое и то, которое Люси положила на тарелочку Кристабель.
– Почему же ей одной целых два? – спросила девочка с явным разочарованием в голосе.
– Ничего не поделаешь! Сегодня нам придется с ней поделиться, – сказала Фредерика, пряча улыбку. – Возможно, завтра сумеем убедить повара прислать Добавочную порцию.
А Кристабель-то, оказывается, весьма находчивое создание! Так что, вопреки прогнозу мисс Милликен, унылое, безрадостное будущее определенно не для нее, пришла к выводу Фредерика.
В последующие дни она установила для своей подопечной четкий распорядок дня. Сразу после завтрака, соблюдая самые изощренные меры предосторожности, они отправлялись в Гайд-парк, где гуляли час, а то и два, пока было мало посетителей. Так как особняк лорда Сибрука находился в верхней части Брук-стрит, неподалеку от главных ворот, то отпадала необходимость нанимать экипаж, тем самым исключалось нежелательное привлечение внимания.
После обеда Кристабель, как правило, спала, а Фредерика либо читала в своей комнате, либо спускалась вниз якобы помочь миссис Эбботт. К ее удивлению, всегда находились дела, а ее Помощь оказывалась весьма кстати, поскольку ведение дел оставляло желать лучшего. Миссис Эбботт была вне себя от счастья, так как кое-каких тонкостей она не знала, а до многого у нее просто не доходили руки. До ужина Фредерика учила девочку читать, рисовать, играла с ней. А потом, когда укладывала на ночь, наступали часы раздумий, чтения и благодатного ничегонеделания.
В первые дни Фредерика видела лорда Сибрука мельком. Утром он буквально на минуту заглядывал в детскую, а до обеда, когда они возвращались с Кристабель из Гайд-парка, отправлялся куда-то либо в своем экипаже, либо верхом. Все складывалось весьма удачно: они ни разу не попались на глаза слугам с первого этажа. Фредерика понимала, что приближается момент, когда она вынуждена будет заблаговременно поставить лорда Сибрука в известность о намерении уволиться, чтобы он смог подыскать новую няню. Однако она уже успела привязаться к девочке и со дня на день откладывала выполнение ранее принятого решения.
Впрочем, Фредерика не торопилась покидать дом лорда Сибрука еще и потому, что все никак не удавалось просмотреть связку писем, которые она спрятала в ящике комода. Каждый вечер находилась какая-нибудь уважительная причина – то она чувствовала себя слишком усталой, то свеча в подсвечнике едва светила. Хотя, как ни странно, эти же причины не мешали читать книги из библиотеки лорда Сибрука.
Однажды днем, когда Кристабель спала, как всегда после обеда, Фредерика спустилась вниз, чтобы поставить на место один том и взять другой. Внезапно ей пришла в голову мысль побродить по дому, так как, кроме библиотеки, детской и кухни с подсобными помещениями, она никуда не заходила. Лорда Сибрука дома не было. Случайно выглянув из окна своей комнаты, она видела, как он садился в экипаж. Стараясь двигаться бесшумно, чтобы не привлекать внимания слуг, в особенности бесцеремонного дворецкого, она заглядывала по очереди в каждую из комнат на первом этаже.
Гостиная, предназначавшаяся, по всей видимости, для приема большого числа гостей, поразила ее воображение размерами, а также наличием фортепиано и арфы. У себя дома, в Мейпл-Хилле, она частенько музицировала на таких же инструментах и сейчас с трудом удержалась от желания коснуться струн и клавишей. Столовая была довольно вместительной, позволяющей, на ее взгляд, принять человек сорок. Танцевальный зал в глубине дома показался просторным, правда, по ее мнению, требовал косметического ремонта.
Переходя из комнаты в комнату, Фредерика совершенно бессознательно отмечала, какие изменения в декоре сделала бы в первую очередь, будь она хозяйкой этого дома. Непременно распорядилась бы сделать столовую более светлой, обнови» бы обивку мебели и гардины в гостиной и обязательно покрыла позолотой лепнину в танцевальном зале. Что ж, городской дом лорда Сибрука вполне может претендовать на один из самых изысканных в Лондоне, пришла она к выводу.
Приоткрыв еще одну дверь, Фредерика увидела продолговатую комнату, прекрасно освещенную, с картинами на обеих стенах.
– Как интересно! – сказала она громким шепотом. – Фамильная галерея…
Вот уж где можно узнать бездну всяких тайн и секретов, подумала она, медленно вышагивая мимо старинных портретов и останавливаясь лишь для того, чтобы разобрать гравировку на бронзовых табличках.
Одно полотно, напротив окна на противоположной стене, привлекло ее внимание сразу же. Красивая молодая женщина – судя по одежде, ее современница. Да и манера письма говорит о том, что портрет заказывали явно не в прошлом веке, размышляла Фредерика. Однако какое знакомое лицо! Определенно она где-то видела эти выразительные синие глаза и золотистые локоны… Боже, это же взрослая Кристабель! Лорд Сибрук недаром упомянул, что она точная копия своей матери. Нет, все-таки он невозможный человек! Выставить портрет любовницы на обозрение в собственном доме? Такое никому И в голову не придет! Чтобы окончательно убедиться, что он на редкость легкомысленный, Фредерика подошла ближе, прочитала надпись на табличке и остолбенела.
Эмити Эликзэндр…
Эликзэндр? Это же фамилия лорда Сибрука! Он что же, все-таки обвенчался с покойной Эмити? Фредерика мгновенно вспомнила свой разговор с ним в библиотеке. Когда предложила объявить Кристабель дочерью его сестры, он только что ногами не затопал… Ну да, конечно! Мисс Эмити – его сестра, а для Кристабель он – дядя Гейвин.
Не отводя округленных глаз от портрета, Фредерика собиралась с мыслями.
Лорд Сибрук никакой не проходимец, и напрасно она о нем так нелицеприятно думала! И вовсе он не прячет своею незаконнорожденного ребенка, а всего-навсего защищает имя сестры от общественного порицания.
Граф предстал перед ней совершенно в ином свете, а его поступок показался верхом благородства.
