— Лешка, там Вову с Колей забирают в детдом! Беги скорее!
Семилетний мальчик обернулся, подняв голову к окнам, и, бросив длинную ветку, побежал к подъезду, но ботинки были слишком большими и соскакивали с его мокрых, босых ног. В конце концов, он плюнул и, бросив их на асфальте, босиком вбежал в подъезд. Дети пересеклись уже у дверей его квартиры. Оттуда доносились истошные вопли Владимира.
Вбежав в квартиру, Алексей со Снежаной увидели, как тот, вцепившись в ногу матери, заливаясь слезами, в соплях, вопит. И две женщины с милиционером не могут оторвать его от матери. А та просто стоит, держась за ручку кухонной двери, и победно улыбается пьяной улыбкой. У окна стоял их отчим и что-то курил, наполняя маленькую кухню табачным дымом. Семилетний Алексей тоже бросился к матери, обняв ее за талию.
— Не отдавай нас! — кричали они, пока мать пыталась вяло отпихивать их от себя. Из комнаты вышла третья женщина с ребенком на руках. Тот тоже плакал, но больше жалобно, от голода, и выглядел вовсе не как полугодовалый карапуз, а как заморенный звереныш.
Вой Владимира перешел в глухой рык. Дети утроили усилия. Наконец, его удалось оторвать от ноги. Милиционер оттащил среднего брата от шатающейся матери. Казалось, что она сейчас упадет.
— Мама, — слезный голос Алексея сорвался на крик. Женщина, удержав равновесие, оттолкнула сына, и семилетний мальчик, не ждавший толчка со стороны матери, полетел на пол, поскользнувшись босыми ногами, и упал на спину, ударившись затылком.
— Так нельзя, — подбежала к нему одна из соцработников, помогая ребенку встать. Но мать мальчиков посмотрела на нее, словно на пустое место. Алексей встал и посмотрел на нее. В его глазах было столько детской обиды, непролитых слез, несбывшихся ожиданий, что нижняя губа мальчика задрожала.
— Что, нюни решил распустить?! — гаркнула на него мать, и у Снежаны сердце сжалось от боли. Как эта женщина, даже пьяная, могла так хладнокровно реагировать на крики мольбы о помощи своих детей. Она вырвалась из сдерживающих рук к Алексею, обняла его. Соцработник не мешала. Николая уже вынесли из квартиры. Милиционер с еще одним соцработником унесли, держа за руки и за ноги, отчаянно брыкающегося Владимира. У Снежаны не нашлось, что сказать, утешить товарища по играм. В горле ком застрял. От сострадания, беспомощности, она стащила с собственной шеи серебряный крестик и надела ему.
— Я люблю тебя, — она обняла мальчика, плача вместе с ним.
Алексей поднял взгляд на мать, из глаз мальчугана скатилась пара слез, и, посмотрев на соцработника, мальчик протянул ему руку…
Снежана вздрогнула, высвобождаясь от воспоминаний прошлого, и, залпом осушив бокал, вздохнула.
— Еще дела есть, — произнесла она и улыбнулась двум прекрасно сложенным успешным красавцам. Подняла с одного из кресел свою сумку и вышла из кабинета.
Макс же шел по коридорам компании, словно выпивший и полуослепший. Его трясло. Как же жизнь резко поворачивается, словно калейдоскоп кошмаров. Почему-то на ум пришло лицо Маши. Его ребенок тоже будет… без отца. Мысль пронзила глубоко, порезала сердце. Что ж, это был их выбор…
Глава 1
А он и не жалел ни о чем особо. Напротив, ему все понравилось. Ну, почти все. Уголки рта против воли поползли вверх, и Макс почти улыбнулся в лицо орущему «тестю», директору крупного кирпичного завода, и его жене, кандидату биологических наук, не слушая о разболтанной молодежи и страшном дефиците презервативов в годы его молодости, или юности, почти как в фильме ужасов. Богатый зал с камином, красивыми шторами, оформленный в золотистые и красные тона, никак не способствовал разрядке обстановки. В таком состоянии это все равно что со львом беседовать, и Макс молчал.
— Да как вы могли! Да о чем думали?! — надрывался Иван Валерьевич, рискуя заработать сердечный приступ.
— Да ни о чем мы не думали, — выпалила «смелая» Машка, заставив Макса стиснуть зубы. Блондинка, что с нее взять. Такая, от которых нормальным парням стоило держаться подальше. Таких в жены не берут, ими балуются. От таких у нормального мужика стоять начинал, даже если он ничего подобного не планировал, и, естественно, взять ее в жены — себе дороже: избалованные, не знающие меры, тщеславные, с суперэго в девять этажей от власти над мужчинами и одновременно при этом чертовски соблазнительные. Как сладкое: если жрать все время — очень вредно, но если периодически, то можно.
Студенту пятого курса ПГС, да еще с подработкой в крупной строительной фирме, некогда встречаться. Диплом писать надобно. Ну а детей заводить тем более некогда. К тому же от таких, как Маша. Безмозглая вертихвостка-лингвист.
— Что? — еще громче возмутился Иван Валерьевич, широко раздувая ноздри над чапаевскими усами.
— Доча, ты папу в могилу сведешь! — рявкнула Мария Федоровна с укором, высокая худощавая женщина с типичным лицом ботаника, и вышла из комнаты.
Макс подумал, что лучше бы Машка промолчала.
— Папа, мы не виноваты, — Машка держалась из последних сил, то бледнея, то краснея, понимая, что от такой новости вряд ли должны обрадоваться, но чтобы так шуметь. В конце концов, по нынешним временам все бывает.
Она никогда не думала, что сама окажется в таком положении. Всю сознательную жизнь Маша стремилась быть правильной, в детстве она являлась маленькой послушной девочкой, затем она хорошо училась в школе, и только в старших классах неожиданно взбунтовалась. Она посмотрела на Макса и закусила губу, вспоминая, как выходила из берегов именно весь десятый и одиннадцатый класс, как часто у нее бывали с ним стычки, и она ненавидела его неистово, яростно. Ей так хотелось ему отомстить за воспитательный урок в подсобке, что она никак не могла остановиться. А потом все это неожиданно закончилось на студенческом посвящении, и все пять лет она оставалась такой же, как и всегда, пока три месяца назад опять не встретила Макса. И теперь это уже было совсем не детской местью, а самой настоящей жизнью. Плохой ситуацией, где ее прекрасное будущее летело в тартарары по ее же вине.
— На аборт!!! — рявкнул «тесть».
И Макс подумал, что это было большое облегчение для всех, но было поздно. Срок беременности почти три месяца.
От слов отца Маша вжалась в кресло, совсем побледнев и сведя коленки. Аборта она боялась, но также ей страшно стать матерью-одиночкой. У нее не было никаких претензий к Максу, не было и надежд. Все те проблемы, что она ему причинила в школе, не лезли ни в какие ворота по сравнению с нынешней ситуацией. И хотя он тоже был в этом повинен, выглядело это все так, словно она продолжала ему мстить. И за что? Она тяжело вздохнула, не совсем понимая, чему улыбается Макс, может быть он впервые в жизни радуется, что она наказала саму себя? Что ж Маша не была удивлена.
В комнату влетела Мария Федоровна с валокордином и стаканом воды, а бабушка, как понял Макс — мать Ивана Валерьевича, подняла голову от вязания и сквозь толстые линзы оглядела присутствующих.
— Аборт — это грех, — заметила она. — Я против.
— Ну что ты так нервничаешь, Ваня, — капая в стакан лекарство, успокаивала Мария Федоровна. — Ну не специально же они.
— А вино тоже не специально?! Что прикажешь делать? Жизнь ведь загубят.
О чем говорить, что они с Машкой ненавидят друг друга с детского горшка, что напились «случайно», что Владику позарез хотелось Машку, а получилось с ним. И «напились» — громко сказано, по паре фужеров всего выпили. Макс не смог не улыбнуться, и ведь это был не первый их раз. Первый у них был намного раньше, тот, за который им обоим было стыдно и о котором они старались не вспоминать.
— Что ты лыбишься? Что лыбишься? Ты видишь, все побоку!!! Этому… этому…
Тут Машка заревела, тихо, давясь всхлипами и соплями, краснея. Она всегда легко краснела, даже на физкультуре, и теперь, став молодой красивой женщиной, она краснела по любому поводу.
