Джон услышал о несчастье на отдыхе. Врачи пожарного управления заставили его отправиться для полного выздоровления в Кауэй на побережье океана. Имя Джона находилось у Майка в списке тех, кого следовало известить в случае любого несчастья почти как члена семьи. Только у Джона так и не было семьи. Ни жены, ни детей, ни других близких, с кем можно разделить жизненные радости и невзгоды. Никого, кроме капризного попугая, имевшего дурную привычку жевать ухо своего хозяина, будто шкурку от апельсина.
Его находили счастливчиком незадачливые мужчины, которые успели развестись во второй, а то и в третий раз. Женщины называли Джона нелюдимым. Говорили, что у него нет стремления, а может, и способности к интимной жизни. Повезет, если такой атлет окажется рядом с тобой в горящем здании, но в мужья он не годится.
Только Джону было известно, что он упустил свой редкий шанс — владеть единственной женщиной, о которой он мечтал еще с юношеской поры. За двадцать лет ему встречалось немало умных, привлекательных, милых женщин, но он не нашел ни одной, способной заменить Бетси.
— Помолимся, братья и сестры, — прозвучало с алтаря.
Низко склонив голову, Джон вслушивался в слова священника. Дышать становилось все тяжелее. Он знал, что Бетси будет на похоронной службе. Ведь она племянница Майка, по сути, его ближайшая родственница. И она любила старика почти как родного отца.
Пат и Майк были кудрявые рыжеволосые парни ирландского происхождения; американцы крутого нрава, чем очень гордились. Патрик овдовел в тридцать лет. Он любил землю, обожал грушевый сад, посаженный его предками вручную сто лет назад. Майк же предпочитал рискованные приключения и красивых женщин.
Оба брата безумно любили единственную дочь Пата по имени Бетси Клэнси, которую уменьшительно стали называть Бет с тех пор, как она научилась ходить. Малышке было трудно выговаривать слишком длинное имя.
В церкви Бетси сидела на передней скамье, склонив в молитве свою ярко-золотистую головку, когда Джон бесшумно проскользнул за балюстраду.
Он безуспешно пытался вычеркнуть из памяти их печальное расставание. Ему так и не удалось отделаться от воспоминаний, хотя время притупило боль. Но пламя былой любви вспыхнуло вновь, едва он вошел под знакомые своды церкви Сент-Стивен, едва увидел нежный абрис лица Бетси, ее тонкий, похожий на изящную камею профиль. С годами ее прелестный образ стал для него еще более дорогим и недоступным…
Стоявшие рядом зашевелились, и Джон очнулся, видения прошлого рассеялись. Служба кончилась. Многие из прихожан устремились к алтарю, чтобы выразить Бетси соболезнование. Люди, знающие цену страданиям, говорили приглушенными голосами, но время от времени сквозь торжественно-печальные звуки органа вырывался чей-нибудь нервный смешок.
Пожарники в силу своей профессии, обрекавшей их на смертельный риск, обладали известным иммунитетом к жизненным трагедиям, но они же славились беззаветной преданностью дружбе, товариществу, братству. Человек, заглядывающий в глаза смерти каждый день, или обретает неколебимую стойкость, или ломается под гнетом вечного страха, но это случается реже…
Джон вышел из храма почти последним. Он после долгих колебаний решил, что переполненная церковь — не лучшее место для встречи с былой любовью.
Бесконечный мартовский дождь превращал улицы сдавленного горами Грэнтли в полноводные реки. Грозовые тучи спустились на верхушки деревьев как тяжелое темно-серое одеяло.
Когда в юные годы Джон жил в этом городке, молодежь называла весеннюю непогоду орегонским солнцепеком. В те времена дорога к Шепардам в такую круговерть превратилась бы в непроходимое болото. Теперь к ним вело укрепленное современное шоссе.
Бетси стала владелицей компании "Сады Шепарда". Ее обширные земли Джон проезжал по пути в город. Дом Бетси расположен в конце аллеи, усаженной высокими деревьями с густыми кронами. Джону казалось, что от него веяло радушием и гостеприимством. Он остановился на парапете перед выходом из церкви, чтобы надеть белую фуражку, какие носят старшие офицеры. Джон получил свой высокий чин, будучи одним из самых молодых брандмейстеров в истории пожарной службы Сан-Франциско.
Бравый офицер с наслаждением втянул в себя насыщенный дождевой влагой и запахом листвы ароматный воздух. В последний раз он стоял на пороге старой церквушки двадцать лет назад, когда завершалась похоронная служба за упокой Патрика Шепарда.
Так же, как и сейчас, на передней скамье сидела юная Бетси. Слезы затуманили ее ярко-голубые глаза ирландки. Изящная тонкая фигура прижалась к дяде Майку, словно ища опоры. Джон сидел на противоположной стороне с сухими невидящими глазами, будто запорошенными песком, его горло перехватило от снедавшего чувства непоправимой вины.
Он помнил все до мельчайших подробностей: как пристально следил за каждым ее движением, не находя слов для переполнявшего его истерзанное сердце раскаяния. Но Бетси за все время долгого отпевания ни разу не взглянула на него. Затем друзья Патрика подходили к ней с выражением глубокого соболезнования, делая вид, что не замечают Джона. А он стоял рядом окаменевший, с горящим от стыда лицом. Джон не уходил; он был не в силах оставить Бетси наедине с ее неутешным горем.
Никто из друзей и товарищей Патрика не удивился этому, но все знали страшную правду: из-за беспечности Джона не стало прекрасного человека.
Через два дня после похорон Джон уехал из Грэнтли, дав клятву сам себе и тем, кто отважился его выслушать, что не вернется сюда никогда. В течение двадцати долгих лет он пытался забыть о существовании города его юности, любви и страданий.
Но память бережно хранила то, что Джон безуспешно пытался забыть: он знал старые улочки Грэнтли не хуже, чем линии Сан-Франциско, где служил в пожарной части последние пятнадцать лет. А может, и лучше, подумал он. Джон медленно побрел по Хай-стрит под проливным дождем к машине, которую сегодня утром взял напрокат в аэропорту Юджина.
Мать Джона была похоронена на старом заброшенном кладбище; оно прилегало к другой скромной небольшой городской церкви. Выглядела церковь еще более сиротливо и отчужденно, чем в те времена, когда отец Джона служил в ней пастором.
Рядом стоял, как и прежде, дом проповедника местной церкви, где родился Джон, с небольшим палисадником, выходившим на берег реки. Офицер сразу заметил, что ветвистое дерево, на которое он взбирался, воображая себя Тарзаном, срубили. Исчез и старый дровяной сарай, где он подолгу просиживал в наказание за проказы и детские невинные шалости.
У Джона сжалось сердце при воспоминании о воскресных службах своего детства. Чисто вымытый, в накрахмаленной рубахе, он часами покорно сидел на холодной жесткой скамье у кафедры, боясь вызвать отцовский гнев. До сих пор в ушах звучит скрипучий отцовский голос, предрекающий, что не будет прощения неправедным. В представлении строгого Тернера Стэнли ни у кого из ребят не было столько смертных грехов, сколько у его сына. Старик был самонадеянным, лишенным малейшего чувства юмора ханжой; но в данном случае он оказался прав, подумал в порыве самобичевания Джон, подходя к своей машине.
