А когда Оуэн возвращается — черт знает, сколько его не было — она почти спит. Он прикасается к ней стаканом, еще больше собой — одеться так и не потрудился — кожа прохладная, после душа влажная, льнуть хочется. Виски, пропитанный древесно-фруктовыми ароматами, он дает сначала вдохнуть, крутит янтарную жидкость на дне бокала и только потом позволяет отпить.
— Лед есть? — спрашивает Лэйн — алкоголь и впрямь бесподобный, раскрывается сложным букетом, приятно обволакивает горло.
— Для виски? Только испортит.
— Для тебя, — даже в приглушенном свете на скуле отчетливо проступает фиолетовое пятно.
Он указывает на холодильник, где аккуратно сформированные кубики лежат прямо в целлофане, видимо, нередко пригождаются. К себе приложить тоже не помешает, стоит вернуться, как взгляд оказывается снова прикован — медленно, один за другим, Оуэн снимает кольца, потирает запястья: загорелые, венами испещренные. В баре Лэйн редко смотрит в лицо хозяина, каре-зеленые глаза дотошны, внимательны, в душу просачиваются, зато на руки любоваться в самый раз — как разливает ими выпивку, помешивает кофе, как опирается щетиной на сомкнутые в замок пальцы. Небрежно Оуэн стаскивает последнюю цепочку, будто нарочно избавляясь от напускного блеска. Остается в потертых джинсах, почти обнаженный без своих побрякушек.
«Все дело в образе, — сказал он однажды. — Видела, как загораются глаза у людей, если положить перед ними старинную золотую монету? Не способны оценить ни её подлинности, ни ценности, но блеск сбивает с толку. Со мной тоже самое».
Слова для неё. Как, возможно, и сегодняшнее представление. Демонстративно вспарывает кусок толстой шкуры, чтобы с любопытством заглядывала, глубже, не как прочие. Проблема в том, что вместо крови и плоти внутри вполне могла оказаться еще одна непробиваемая кожа, с Оуэном всегда так — не разберешь, где человек, а где фигура напоказ.
— Поможешь еще немного? — он забирает лед и наклоняется куда-то к тумбочке, достает аптечку.
В этих местах вода не самый чистый ресурс — отфильтрованный дождь или жалкие крохи высыхающего оазиса: можно смыть пот и пыль, но не заразу с открытых ссадин.
— Хочешь, чтобы сполна расплатилась за виски? — Лэйн мочит в спирту бинт, прикасается краешком к рассеченной ударом скуле.
Послушен в её руках, Оуэн наклоняет голову, невзначай пропуская колено между ног. Чтобы отвлеклась и поняла не сразу, как горячо дышит ей в губы, по коже скользит. Пробует границы дозволенного.
— Не смей! — цокает она, натягиваясь под его ладонями. — А то вырублю электричество в твоей ночлежке навсегда.
— Ты не столь жестокая, — рук не убирает — его таким не спугнуть, не отвадить — ведет вверх до самого края ткани. — Только с виду колючка.
Носорог вроде него слижет и не подавится, растопчет, мимо проходя.
— На твоем месте, я бы трижды подумала, прежде чем лезть мокрыми руками к оголенным проводам, — Лэйн намеренно прижигает еще не тронутую рану, давит сильнее, чтобы боль почувствовал.
— Весьма точное сравнение, — разбитая губа трескается от улыбки, и он облизывает выступившую кровь. — Но как ты там говорила про истонченные контакты? От высокого напряжения перегореть не боишься?
Не впервые он прикасается к ней, не впервые она позволяет. Строить недотрогу с таким — только смех вызывать, как и таять под его пальцами — приятно, но слишком просто, зато отвечать в той же манере — почти традиция. Они давно забавляются ничего не значащими ласками, Оуэн умеет находить слабые места, чувствует, как ей нравится, приучил к своим рукам. Но главное, легко отличает игру от истинного желания, балансирует на грани, не преступая черту.
Лэйн тянется ближе, сдвигает плотнее ноги.
— А у самого ничего не оплавится? — как ему по вкусу, она тоже знает: провести под ребрами — по голому телу выходит особенно откровенно — прикоснуться дыханием к небритому подбородку, приоткрыть губы, будто цапнуть хочешь; реакция следует незамедлительно, руки Оуэна перемещаются на бедра.
— Ответ подсказать, или сама догадаешься? — впервые прикасается поцелуем — тягучим, томительным, с оттенком металла — алкоголь, смешанный с кровью.
Уже не забава. Они не в баре, где любопытные взгляды позволяли сдерживаться. В этот раз все взаправду.
— Прекрати, — она дергается под скользящими почти в ней пальцами — ловко пробравшимися под ткань и на удивление чуткими — только не поняла, для виду или уже подыгрывая.
— Попроси меня убедительней, Лэйн, потому что сейчас… — он медленно вынимает их, демонстрируя доказательства. — Я сделал совсем другие выводы.
Откидываясь, Оуэн тянет на себя, давит на бедра, заставляя тереться о него, пробовать на вкус иллюзорное превосходство. Запретно-желанное, жгучее. Жарко становится от одной мысли упереться в эту грудь ладонями, ловить под собой его стоны.
— Хочу, чтобы ты отпустила себя ненадолго. Пока не полыхнуло, — он ласкает её грудь сквозь футболку, сминает в ладонях соски. — Справишься?
— Предлагаешь стать «одной из»? А что потом? Очередь занимать за остальными? — надеяться на что-то большее с Оуэном — обреченная с самого начала мысль, Лэйн не интересно, вдруг из-за этого перестанет угощать золотой текилой с нотками карамели? Не будет тратить лишний час ради её ужина, не встретит облизывающей улыбкой? — А когда получишь меня, отвалишь совсем? — спрашивает осторожно: за текилу будет откровенно жаль.
— Размечталась! — расстегивает он пуговицу на шортах, тянет молнию. — Между нами ничего не изменится, обещаю. Всего лишь способ снять напряжение.
Если Оуэн решил дать тебе что-то, отпираться бессмысленно, и единственное, что заставляет окончательно не дуреть от его прикосновений — желание, чтобы он плавился точно так же: подарить удовольствие равнозначное причиненному, из упрямства, из вредности даже. Озвучивать такое Лэйн не станет, посмотрит, как справится.
Что-то алчное мелькает на дне зеленых глаз — снизу вверх и вглубь смотрящих — густое, неприкрытое, властное. Ему ответ не нужен, понимает по особо жаркому выдоху, помогает избавиться от лишних уже штанов, позволяет себя обнаженным рассматривать. Даёт оценить, как первоклассный алкоголь. Притягательность Оуэна вовсе не внешняя, совсем иная, выдержанная, самоуверенно выпирает сквозь кожу: песочно-золотистую, как раскаленные камни в пустыне. Стаскивая с Лэйн футболку, он быстро переворачивает на спину — мнимым господством над собой только поддразнивал, теперь доминирует сам, освобождает от одежды, накрывает всем телом: горячим, тяжелым, возражений не принимающим. Дышать под ним можно разве что урывками, но Лэйн выгибается с готовностью. Хитрая улыбка — будто насквозь её видит — ломает всякую надежду на легкое продолжение. Нет, по-простому и быстро не будет, дорогой виски тоже пьют медленно, во рту держат, смакуют.
Пусть будет по его замыслу. Она задерживает дыхание, раскрывает губы, встречая требовательный язык, гладит рукой напряженный член — ничего, что не позволил бы, будто на каждый жест разрешение
