пруда травы, и что-то во всем ее облике казалось бесконечно близким. Впрочем, все более или менее симпатичные облики кажутся нам в определенном возрасте бесконечно близкими. Ее облик был настолько симпатичен, что показался мне почти родным…
Мишка свел компанию с шустрой медсестричкой, которая недавно выпустилась из училища и млела от внимания студента высшего учебного заведения. Они обжимались в тени одичавшего декоративного кустарника и подтрунивали надо мной, призывая побороть робость и подойти к белому полотенцу, а на меня напала какая-то оторопь. Знаете, этот момент, когда можно представлять себе какое угодно распрекрасное развитие событий, придумывать первую фразу для начала знакомства, изобретать последующие, исходя из предположительных ответов. Потом запутаться в них, решиться подойти, положившись на импровизацию и… все испортить. Только что было возможно все: от яркой мимолетной интрижки до большого романа. И вот не вписался человек в поворот судьбы, сказал что-то не то, что-то не так сделал… и погибла прекрасная параллельная вселенная, не случилось великой любви, способной изменить мир, заплакали в небытии нерожденные дети. Отшитый уползаешь на исходную позицию, теряя самооценку литрами.
Через полчаса мучительных колебаний я таки решился положиться на импровизацию:
– Добрый день! Можно задать вам вопрос?
– Попробуйте, – она села и, вежливо улыбаясь, посмотрела мне прямо в глаза.
– Вы верите в возможность жить вечно?
Улыбка разом исчезла, она отвела взгляд. Я почувствовал себя глупо, конечно же, я все испортил этим, на самом деле волнующим меня, вопросом. Глобальные вопросы о жизни и смерти вызывают у среднестатистического обывателя лишь досаду и раздражение. А на что я рассчитывал? Что мне вдруг повезло повстречать мечту всей моей жизни? Женщину, за привлекательной внешностью которой, скрывается богатый внутренний мир? Кажется, в двадцать один год уже можно было понять, что так не бывает…
Через мгновение, показавшееся мне вечностью, она серьезно проговорила, как будто подражая героиням старосветских романов.
– Не вижу смысла рассуждать на эту тему: если человечество и сможет когда-либо себе это позволить, нас с вами все равно уже не будет. Вы же не о бессмертии души изволите рассуждать?
Это было неожиданно и забавно. Я без спросу присел рядом и попытался отвечать в том же стиле.
– Помилуйте! Я, видите ли, изучаю медицину… Какой уважающий себя ученый хоть на мгновение допустит возможность существования души или бога? А вы, очевидно, не представляете себе каких высот достигла современная наука.
Видимо, оценив мои потуги на светскость, она улыбнулась.
– Отчего же? Очень даже представляю.
– Мы коллеги?
– Нет. Я изучаю гуманитарные науки, а в больнице нахожусь на излечении.
«Филфак, наверное», – подумал я.
* * *
В тот же вечер мы сидели друг напротив друга в единственной комнате моей малосемейки. Обеденный стол на прошлый мой день рождения был принесен из кухни, да так и остался в комнате: таскать его туда-сюда было бессмысленно. Кухня в малосемейной квартире была метров пять и не вмещала моих многочисленных посетителей. Она использовалась только для приготовления непритязательной холостяцкой пищи. А еще там стоял старый шумный диван.
Сумерки за распахнутым настежь окном сгущались и благоухали, свет включать не хотелось. Мишка с медсестричкой уединились на кухне. Через тонкую стенку и фоновый «Element of crime», периодически прорывались мишкино увещевающее гудение и нетрезвый смех младшего медицинского персонала.
Я уже поведал о том, в ближайшем будущем будет полностью расшифрован геном человека, а также появится возможность выращивать запасные органы из собственных клеток. Настал черед важной проблемы, решение которой я себе представлял с трудом – оцифровки сознания. Тут от медицины мало что зависело, проблему это должны были решать физики и программисты. Но времени у них было достаточно, на клонированных органах мы легко дотянем до времен, когда перенос сознания станет обыденным явлением…
– Так что, у нашего поколения есть все шансы дожить до бессмертия! – с гордостью резюмировал я, полагая, что полностью разрушил ее скептическую позицию.
Она молчала. Я подумал, что это та самая пауза, которая наступает, когда оратор производит столь глубокое впечатление на аудиторию, что та, когда он умолкает, дарит ему несколько мгновений тишины, которые много ценнее последующих оваций. Было слишком темно для того, чтобы я мог разглядеть выражение ее лица. А жаль, мне хотелось бы видеть ее восторг…
– Уф. Я уже думала, ты не закончишь никогда, – выдохнула она, потягиваясь. – Давно я не слышала столь самозабвенного бреда, но всему есть предел. Тут люди от гриппа мрут, не говоря уже о чем-то более серьезном… А ты – вечная жизнь, вечная жизнь…
– Но если ни к чему не стремиться, тогда ничего и не изменится… – пролепетал я.
Она молчала. Музыка на кассете, закончилась уже какое-то время назад. Я не находил, что сказать, пауза превращалась в бесконечность. В безмолвии рушились утопические параллельные миры, преисполненные прогрессивных свершений. Мне казалось, что я остроумен и оригинален, а выяснилось, что несу какой-то нудный бред. Стало стыдно и пронзительно ясно, что ничего у нас не случится – ни интрижки, ни романа… На фоне этой кромешной тишины из-за стены проявились жалобные стенания сестры милосердия и размеренный скрип старого дивана. Я снова включил музыку, чтобы заглушить эти абсолютно неуместные звуки.
– Ну! Давай тогда на ход ноги. Я провожу. Пора, а то тебя в больницу не впустят.
И тут я почувствовал, что ее ступня бесцеремонно уперлась мне в промежность. Это было настолько неожиданно, что я совершенно потерялся и застыл, не окончив движения. Она накрыла своей рукою мою, потянувшуюся за бутылкой, прижала ее к столу и прошептала:
– Вот только не надо никуда спешить.
* * *
Есть такая сигнализация, реагирующая на изменение объема воздуха в помещении. Что-то подобное сработало в моей голове, и я проснулся. В одних трусах и босиком я проскакал метров тридцать по коридору, в который выходили двери малосемеек, но успел лишь увидеть, как закрываются двери лифта. Бежать восемь этажей в неглиже я не решился. Пока шел обратно, окончательно проснулся. В окно я видел, как она вышла из подъезда и пошла по улице. Я решил не звать ее, а помахать рукой, если обернется. Она не обернулась…
После такой откровенной незаинтересованности в развитии отношений, я бы не стал проявлять никакой инициативы. Что такого? Переспали – разбежались. Может, она, вообще, замужем… Но было одно обстоятельство, заставлявшее меня думать о ней. Дело в том, что после чрезвычайно драматичного расставания с моей первой любовью, у меня что-то нарушилось в голове и привело к странному нарушению в интимной жизни. У меня были с тех пор еще
