После восхитительной еды и чудесного кофе мы с моим дорогим кузеном — хвала вездесущей мисс Пейн! — пришли наконец к компромиссу. Я устроилась неподалеку от открытого окна и накинула на плечи шаль, чтобы не замерзнуть, а Майлс уселся подальше от источника дыма и принялся рассматривать мои книги, в беспорядке валявшиеся на столе.
Меня позабавило то, что мы оба как бы узнаем друг друга заново: он листал написанное мной, а я читала то, что написано им. Мы оба уже не были столь критичны и столь горячи, как это было еще совсем недавно, на похоронах бабушки Агаты. Теперь мы пытались, если так можно выразиться, посмотреть друг на друга более объективно, основываясь на своем недавно сделанном открытии: не все так просто, как кажется со стороны.
Роман, который Майлс бросил, едва начав писать, показался мне каким-то пустым, надуманным, высосанным из пальца. Я проглядела схематично набросанный синопсис, в котором пока еще не было главного злодея, то есть убийцы, и внимательно прочитала начало первой главы. Персонажи говорили так высокопарно, словно автор произведения пытался вложить в уста современных людей цитаты из античных трагедий.
Впрочем, меня не мог не обнадежить тот факт, что чувство слога и стиля у Майлса все-таки присутствовало. Остальное поправимо, решила я, дочитав рукопись.
К этому времени Майлс уже добрался до второй главы «Полдника людоеда», и я мысленно возблагодарила Господа за то, что ему попалась на глаза именно эта книга.
— Я закончила, — улыбнулась я, глядя на увлеченного чтением Майлса.
Он поднял на меня глаза, в которых читалось разочарованное «как, уже?», и я не могла не порадоваться этому взгляду. Если бы книга не понравилась Майлсу, выражение его лица было бы совершенно другим. Но он заинтересовался «Полдником», и этот взгляд я истолковала как наивысшую похвалу.
— И каков же вердикт? — Майлс отложил книгу. Весь его вид изображал небрежность, но я хорошо знала, что на самом деле Майлс ужасно переживает и в глубине души — как самый настоящий критик — дико боится критики в свой адрес. И мне доводилось испытывать те же чувства, пускай и при других обстоятельствах. Поэтому я не стала оттягивать неизбежное, не сделала театральной паузы после многозначительного «в общем и целом…» и решила начать с хорошего, а потом уже поговорить о плохом.
— У тебя прекрасный слог, Майлс, он совершенно не нуждается в правке. Твои описания настолько точны, что мне даже показалось, будто я сама видела те места, которые ты описываешь. У тебя есть все задатки писателя, но… — Просиявшее было лицо кузена несколько омрачилось, потому что я принялась перечислять те недостатки, о которых неизбежно пришлось бы ему сказать.
Впрочем, надо отдать ему должное, он внимательно меня выслушал и даже ни разу не перебил. Конечно же его писательское самолюбие было задето, но он оказался достаточно объективным, чтобы принять мою критику как факт, а не как желание подсунуть горькую пилюлю начинающему гению. С некоторыми пунктами он все-таки поспорил, и мне было довольно трудно развенчать его иллюзию о том, что литература отличается от жизни тем, что в ней все должно быть красиво и правильно, включая диалоги персонажей. Впрочем, если бы мой дорогой кузен во всем со мной согласился, то я заподозрила бы, что передо мной сидит вовсе не Майлс Камп…
Дженевра накормила нас вкуснейшим обедом — точнее, для Майлса это, наверное, был ужин, — и мы, просидев в библиотеке еще около трех часов, полностью отказались от набросков старого сюжета и начали писать новый, попутно вставляя в него столь полюбившихся Майлсу персонажей из набросков к первому роману.
Ни я, ни Майлс никогда раньше не нуждались в помощниках, но теперь, работая вместе, мы оба чувствовали такую силу, охватившую нас, что, наверное, просидели бы в библиотеке всю ночь, если бы Майлсу не позвонил отец.
Бедный дядя Брэд был настолько обескуражен сообщением о том, что его сын задерживается в гостях у кузины, с которой едва не сцепился на бабкиных похоронах, что, боюсь, так до конца и не поверил в то, что сын говорит ему чистейшую правду.
А если уж быть совсем откровенной, то, когда за моим дорогим кузеном захлопнулась входная дверь, мне стоило больших усилий самой поверить в то, что он почти весь день провел рядом со мной. И самое удивительное, что этот день показался мне одним из лучших дней в моей жизни…
Откровенно говоря, когда я садилась читать дневник своей прабабки, то всякий раз задумывалась над тем, почему же довольно грамотная и умная женщина так и не научилась писать красивым почерком. У меня даже появилась мысль, что Элайза Роуз-Камп умышленно коверкала свой почерк, чтобы только такой любопытный, как я, человек прочитал все от начала до конца. Однако правдивость моих догадок уже никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть…
О медальоне Элайза пока не упоминала, но зато я узнала инициалы того, кто фигурировал в дневнике моей прабабки под «истинной и беззаветной любовью». Его звали П. К. — ох уж, эта ее вечная любовь к сокращениям…
Выяснилось, что загадочный П.К., за которого Элайза собиралась замуж еще до того, как Родерик сделал ей предложение, уехал, чтобы хорошо заработать, на другой конец света, да так и не вернулся, а спустя девять месяцев после его отъезда моя несчастная прабабка узнала о его кончине от какой-то ужасной тропической лихорадки.
Вот тут-то мой прадед не растерялся и сделал ей предложение, а я наконец-то нашла ответ на вопрос, мучивший меня долгие годы: почему эти двое поженились, переехали и решили сделаться почтенными фермерами. Ответ оказался прост. Я подозревала это, когда думала о своем прадедушке: он хотел убежать от своей разгульной жизни, она же бежала от своего горестного прошлого, от своей погибшей любви. Родерик был богат, семья Элайзы хоть и интеллигентна, но удручающе бедна (поэтому-то ее возлюбленный отправился на заработки, которые стоили ему жизни).
Из дневника стало ясно, что ни он, ни она не нашли успокоения в этом бегстве. Элайза Роуз-Камп неотступно думала о своем П.К. и пыталась забыться в хозяйственных хлопотах, а Родерик Камп, которого не спасла даже женитьба на любимой женщине, вернулся к прежним загулам и кутежам…
Бог мой, что еще я узнаю из этого дневника? — думала я, запивая свои размышления горячим кофе. И что же все-таки случилось с этим треклятым медальоном?
Словно в ответ моим мыслям затренькал телефон. Мисс Пейн, как всегда, оказалась проворнее меня и взяла трубку первой.
— Это детектив Соммерс, — протянула она мне трубку. — У него что-то важное и срочное.
