— Ты обманываешь всех? У тебя что-то серьезное, вроде рака?
— Нет, — ответила Агнес тем же безжизненным голосом.
Гаролд сглотнул, чувствуя с несказанным облегчением, что она не лжет. Он был почти уверен, что она никогда не лжет.
— Однажды я подхватил дизентерию в Индии. Довольно неприятно.
Агнес не озаботилась ответом. Танцевала она с механической бесчувственностью. Куда только подевалась ее обычные живость и грация?
— Твоя мать рассказала мне о трудных подростах и женском приюте — и на меня как будто груда кирпичей свалилась. Ты никогда не охотилась за моими деньгами, Агнес, теперь я это знаю… Мне жаль, что я оскорбил тебя.
— Моя мать слишком много говорит, — безо всякого выражения отозвалась Агнес.
Похоже, он подсознательно ждал, что, как только извинится, Агнес растает у него в руках. Никогда в жизни Гаролд не просил прощения у женщины. Откуда ж ему было знать, что за этим последует? Однако если ожидал мгновенного примирения, ему пришлось разочароваться самым жестоким образом. Агнес продолжает танцевать как та самая кукла, о которой как-то упоминала, подумал Гаролд. И холодно произнес:
— Я был к тебе несправедлив. Прости меня.
Ее ресницы дрогнули.
— Хорошо, — ответила она.
— Хочешь, пообедаем завтра вместе?
— Нет, не хочу.
— Ради всего святого, ты можешь хотя бы взглянуть на меня?
Она замерла.
— Я сказала «нет», Гаролд. То самое коротенькое слово, которое тебе так трудно понять… Не надо было мне сегодня сюда приходить, это было большой глупостью с моей стороны. А сейчас будь добр, отведи меня обратно за столик.
Гаролд мог бы устроить ей сцену прямо посреди зала. Или перекинуть через плечо и силой утащить отсюда. Что-то вроде этого ему безумно хотелось сотворить.
— Так, значит, ты имеешь зуб на меня, — процедил он.
— Гаролд, — тихо сказала Агнес, — мы занимались с тобой любовью, а потом ты объяснил, что это было всего лишь игрой, доказательством твоей власти надо мной. Укажи мне хоть одну причину верить в твои слова или поступки.
По словам Агнес — а она говорила их не в первый раз — той ночью он занимался с ней любовью. Любовью?! О нет, подумал Гаролд, ничего подобного. Он просто переспал с ней. Любовь — это к нему не относится. И никогда не относилось.
А тем временем Агнес холодно произнесла, упираясь взглядом в его галстук:
— Ты извинился только сейчас и таким тоном, будто просил официантку принести еще салату. Почему я должна тебе верить? А вдруг это первый шаг в некоей кампании, которую ты задумал провести следующим номером? Ведь тебе не нравится быть в проигрыше, не так ли? Ты терпеть не можешь иметь дело с женщиной, которая не пресмыкается перед тобой.
Внезапно плечи ее дрогнули, она пошатнулась и побледнела как полотно.
— Ты что, не понимаешь? — воскликнула Агнес. — Ты обращался со мной как с тряпкой, сделал из меня дешевку — да и из себя тоже — но тебя это не сильно озаботило.
Гаролд крепко сомкнул руки на ее талии.
— Я слышал, ты остановилась в отеле. Давай я отвезу тебя. Прямо сейчас.
Агнес и сама страстно желала оказаться где угодно, лишь бы подальше от Гаролда. А еще лучше дома, в своей постели.
— Нет. Я не намерена портить матери вечер всего-навсего из-за тебя. А если кто и отвезет меня в отель, так это Филип.
Чувство, охватившее Гаролда при этих словах, было не чем иным, как самой настоящей ревностью.
— У нас с тобой еще не все кончено, — процедил он сквозь зубы и почувствовал, как дрожь пробежала по ее телу.
Агнес ненавидит меня, решил Гаролд, и тысячей извинений этого не исправить. На сей раз ему не получить то, что хочется. Потому что хотел он — во всех значениях этого слова — ее, Агнес.
Черт возьми, мрачно подытожил Гаролд, хорошо бы это было последним откровением на сегодня.
Она потанцевала с Марком, выслушала сагу о варикозных венах дяди Саймона и чрезвычайно светски побеседовала с Норой. Также она несколько раз танцевала с Филипом. Он — милейший человек, думала Агнес, созерцая жирное пятнышко от супа на его галстуке. Но и за миллион лет ей не влюбиться в него. Неужели невыносимый вечер никогда не кончится?
Пока Агнес старалась уберечь носки туфель от непомерно больших ног Филипа, ее мысли вновь обратились к занимавшей ее проблеме. И ей пришло в голову пронаблюдать за Марком и Терезой и попытаться понять, нет ли трещин в их семейной жизни. Если мать снова разведется, Агнес более не будет связана с отцом и дедом своего ребенка. Тогда она получит немного свободы. Она ненавидела себя за подобный образ мыслей, но выбора не было.
Однако Марк и Тереза так замечательно ладили, что в любое другое время она бы просто пришла в восторг. Терезу покорил импульсивный француз, итальянский граф внушал ей благоговение, а канзасский промышленник и владелец ранчо, обладавший громовым голосом, просто подавлял ее.
То, что Агнес желала развода именно тогда, когда о нем и речи не шло, выглядело иронией судьбы. Это заставляло ее мысль ходить по кругу: аборт, приют, брак… аборт, приют, брак… И все одинаково неприемлемо.
Она бросила взгляд на Гаролда и Нору, которые танцевали в двух шагах от нее. Нора висела на своем кавалере, и ее груди так и грозили вывалиться из глубокого выреза костюма. Да, эти двое стоят друг друга, с ехидцей подумала Агнес.
Внезапно ей в голову пришла новая мысль: что, если Гаролд женится на актрисе, станет ли тогда она, Агнес, меньше бояться будущего? Будет ли Гаролд представлять для нее меньшую угрозу? Конечно да.
Мысль объявить Гаролду, что она носит его ребенка, повергала Агнес в ужас. Но когда представила Нору в постели Гаролда, ее захлестнуло волной эмоций большей силы, чем она могла вынести. Когда Филип вел ее обратно к столику, Агнес заметила официанта, приближающегося к Терезе со счетом в руке. Слава Тебе, Господи, пытка окончилась!
— Ты готова, Агнес? — спросил Филип, и она улыбнулась ему с невероятным облегчением.
Агнес быстро попрощалась, поцеловав мать и Марка и обменявшись любезностями со всеми остальными. Гаролд бросил ей пренебрежительно:
— Пока. Увидимся в «Максвелл-холле».
Она опрометчиво пообещала матери и отчиму провести у них последние выходные своего отпуска и теперь очень пожалела об этом.
С вопиющей неискренностью она проговорила:
— С радостью! — И увидела, как сжались в линию его губы.
Поместье в начале октября выглядело головокружительно красиво. Трава еще сохраняла глянцево-зеленый цвет. Листья дубов блестели как кожаные, на кленах развевались алые знамена, с серебристых ветвей берез опадали золотые сердечки. Даже свет казался золотистым, и воздух восхитительно благоухал холодом ночей и прелой листвой.
