— Приворотное зелье? — изумился он. — Но?.. — Кирилл искренне недоумевал.
— Я объясню тебе. Ежели ты влюблен, то согласен на многое, чтобы приобрести расположение предмета страсти. Даме стоит только принять приворотное зелье, и она почувствует неодолимую страсть к тому, кто это зелье ей преподнес. Я называю сей напиток «Напитком Изольды и Тристана».
— Как галантно…
— Стоит Нелли принять его из твоих рук, как она позабудет о своем супруге и страсть ее оборотится к тебе, Кирилл.
Как завороженный, он смотрел на Сусанну:
— Неуж сие правда? Разве такое бывает?
— Да, вполне. Верь мне. — Сусанна ласково посмотрела на него. — Зелье подействует так: сначала Елена впадет в беспамятство, будто бы уснет. Ты при помощи собственных слуг поместишь ее в надежном месте. Лишь только она придет в себя, то… То ты уж будешь счастливым обладателем ее любви!
— Немыслимо… — пробормотал он. — Но как я дам ей этот напиток? Она ничего не примет из моих рук!
— А я на что? Из твоих рук, быть может, она ничего и не примет, но я… Я уж сумею так его ей преподнести, что она выпьет все до капли.
— Сусанна, — вдруг произнес Кирилл, — но это верно не яд? — Смутные подозрения раздирали его душу. — Елена не умрет? Ты мне клянешься?
— Клянусь! — пылко воскликнула она. — Она не умрет!
«Да, она не умрет, — подумала Сусанна про себя, — но уж и тебя не полюбит, мой друг. Странно будет, ежели она кого вспомнит и что-либо вообще почувствует от сего зелья… Так и будет беспамятной куклой, и уж тут я сделаю все, что мне будет угодно!»
— Что же? Кирилл, ты согласен на сие?
— Согласен! — Он в возбуждении пробежался по комнате. — Согласен! Но скоро ли? Скоро ли осуществится задуманное?
— Скоро. Я не намерена откладывать. Днями я отправлюсь к Елене и все устрою…
Нет, вовсе не собиралась Сусанна помогать прихоти своего любовника. Не достанется сия Нелли никому, так уж она — Сусанна — решила! И жизни ей не будет. Никому не удастся переменить ее решения. Надо же, обошла ее падчерица, выставила на посмешище, поступила по своей воле!
«Монастырь ей, видишь ли, не пришелся по вкусу… Ну, своей волей не пошла, так по моей воле пойдет!»
Но сначала требуется все устроить, договориться обо всем необходимом. В сей миг распахнулись перед коляской монастырские ворота, и Сусанна въехала в вотчину матери Ефимии, с которой так опрометчиво упустили они беглянку Нелли.
— Дочь моя, — мать Ефимия протянула руку Сусанне.
Та, смиренно поклонившись, поцеловала руку настоятельницы, и, потупив глаза, проследовала за монахиней в ее келью.
— Что привело тебя в наши стены? Говори…
Женщины взглянули друг на друга. И каждая увидела в собеседнице себя. Мать Ефимию, судьба женщину загнала под монастырские стены, и тут явила свой характер сполна. Сделавшись настоятельницей, завела она собственные порядки, и никто и никогда не выходил из-под ее воли в сих стенах. Окромя только одной Нелли, которая перехитрила ее. Нет, мстить девице она вовсе не желала, но сознание того, что кто-то оказался проворнее ее, было не совсем приятно матери Ефимии. Сусанна тоже не вызывала у нее добрых чувств, ибо в ней монахиня видела будто себя, но много удачливее. Кто бы знал, сколько страданий принесло ей удаление от мира! Как была она всегда суетна, как мечтала о пышности и блеске светской жизни. Но волей родителей и Провидения она была лишена самых заветных своих чаяний и теперь, видя пред собой особу, которая, находясь в схожих обстоятельствах, избежала монашеского клобука, ежели и не завидовала ей, то испытывала недобрые чувства.
— Падчерица моя Алена Алексеевна…
— Сестра Устиния, — поправила Сусанну настоятельница.
— Ах да, верно… — пробормотала та. — Сестра Устиния…
— Так что же?
— Как она? — с притворным участием воскликнула Сусанна. — Хороша ли теперь ее жизнь? Я бы хотела увидеть ее, чтобы удостовериться в ее полнейшем счастье.
— Сестра Устиния благополучна. Она вполне довольна и счастлива и притеснений никаких не испытывает, — ответила мать Ефимия. — Но увидеться с ней теперь нельзя.
— Отчего?
— На ней теперь обет молчания и затворничества.
— Вот как? — задумчиво сказала Сусанна. — Надолго ли?
— Не слишком. — Настоятельница упорно не желала вдаваться в подробности. — Но теперь она в своей келье и оттуда не выходит.
— Может, оно и к лучшему, — прошептала молодая женщина. — Ах, матушка! — громко и неожиданно прибавила она. — А у меня к вам дело.
— Что за дело? — вопросила монахиня, а про себя подумала: «Вот она, истинная причина твоего визита, голубушка».
— Дело вот о чем. Помните ли вы вторую мою падчерицу Нелли?
— Как же, припоминаю…
— Так вот, бедняжка так поплатилась за своеволие!
— Да? — Мать Ефимия с интересом прислушалась к словам Сусанны.
— Да. Супружеская жизнь ее неладна. Она раскаивается в том, что отвергла монашеское поприще! С какой бы радостью, как Нелли говорила мне, она вернулась бы под сей кров, под сии благословенные стены!
— Что же с ней произошло?
— Муж невзлюбил ее. Ну, вы же знаете, — понизила голос Сусанна, — что таковое случается. Они никогда не виделись до свадьбы, и он не имел возможности расположиться к ней душевно. К тому же, со временем, его стал угнетать обман Нелли, который я ему неволей раскрыла. Признаюсь, ее бегство так огорчило меня, что еще на свадьбе я открыла все Филиппу Илларионовичу. Поначалу он не придал этому значения, но позднее стал винить Нелли в том, что она нарушила мою волю и обманула всех. Обманула его!
— Воистину печальная история, — покачала головой мать Ефимия. — Что ж из того? Мало ли супругов ссорятся и обманывают друг друга? К тому же надобно ей потерпеть, ведь это именно она обманула моего братца? — усмехнувшись, заметила она.
— Но зять мой оказался весьма несдержан! — воскликнула Сусанна. — Поначалу он лишь обвинял супругу. Затем дал волю и своим рукам, а после того… — Она замолчала.
— Что же после того?
— Он изменяет бедняжке Нелли и грозится извести ее для того, чтобы жениться на другой особе, к которой направлен его амурный интерес!
— Ну уж и извести… Филипп, мой брат… — усомнилась настоятельница. — А то, что волю дает рукам, так это дело обычное и с кем не бывает?.. — прибавила она не без тайного злорадства и припомнила, как ее собственный родитель поднимал свою весьма тяжелую руку на ее матушку и как супруги прожили бок о бок, слава Богу, тридцать лет без малого. И это притом, что батюшка был человек гневливый и несдержанный.
