— Не говори глупостей. Ты подписывал бумаги и прекрасно знаешь, что это взаимовыгодный брак. Устраивающий нас обоих — и Джулию, и меня.
— Я знаю, что так все начиналось.
Макс встал и, повернувшись спиной к Алексу, посмотрел на лежащий перед ним Манхэттен. Он чувствовал внутри себя такое напряжение, что было странно, как он еще мог дышать. Тот факт, что Алекс заметил, что происходит с ним, только усилило его раздражение. Он всегда гордился умением держать при себе свои мысли и чувства. И вот непроницаемая маска начала сползать с его лица.
— Послушай, я ни в чем не виню тебя. Джулия просто великолепна.
Это точно, подумал Макс. В его воображении невольно возник ее образ — сияющие большие глаза, чувственные губы, чуть тронутые улыбкой, руки, раскрытые для объятий. Что-то дрогнуло у него внутри, и ему пришлось напрячься, чтобы вернуть себе самообладание, с чем он всегда без труда справлялся. Но и эта способность начала ускользать от него. Стоило ему только подумать о Джулии, как его тело брало верх над его разумом.
Она проникла в его жизнь, в его сердце, и сейчас Макс был совсем не уверен, что сможет удержать между ними ту дистанцию, которую установил.
Но он не мог разрешить себе чувствовать больше, чем уже чувствовал. Джулия солгала ему, и на это нельзя было просто закрыть глаза. К тому же она до сих пор отказывалась признать свою ложь, даже несмотря на то, что была поставлена перед фактами.
— Она продолжает лгать мне, — пробормотал он, больше для себя, чем для Макса
— Возможно, и нет.
Макс хмуро посмотрел на него. Его друг знал правду. Знал, почему распался его брак с Камиллой.
— Мы оба знаем, что она солгала.
— Мы говорили об этом не раз, Макс.
— Верно, говорили. Так что давай передохнем хоть сегодня, ладно?
— Ну что ж, — Алекс, сдаваясь, поднял руки, — ты всегда был упрямым сукиным сыном.
Макс усмехнулся.
— Как там в пословице? Чужая душа потемки?
Алекс кивнул.
— Намек понял. А теперь, когда мы закончили с делами и немного поговорили, как насчет того, чтобы пообедать?
— Отличная идея. — Отбросив мысли о Джулии в самый дальний уголок сознания, где они продолжали жужжать и мучить его, Макс следом за Алексом вышел из офиса.
Макс нашел ее в комнате, в которой они решили устроить детскую. Джулия красила бежевые стены в спокойный зеленый цвет. На голове ее были наушники, ноги и бедра ритмично двигались в такт едва слышной музыке. Потертые джинсы, словно руки любовника, плотно обхватывали ее бедра, короткая майка, не доходя до пояса на пару дюймов, соблазнительно оставляла открытой полоску белой кожи.
Он подавил вздох и, прислонившись плечом к двери, скрестил на груди руки. Джулия стояла к нему спиной, ее босые ноги выделывали сложные па на тонкой клеенке, защищающей деревянный пол, и, когда роллер достигал верхней точки, Максу приходилось делать над собой усилие, чтобы сдержаться.
Я должен подойти к ней, говорил он себе, забрать у нее роллер и сказать, что найму кого-нибудь покрасить комнату. Ей совсем не нужно делать это самой. Но, слушая ее тихое пение, Макс понял, что она получает удовольствие, и не захотел лишать ее этого.
Наконец, Джулия наклонилась, чтобы обмакнуть роллер в емкость с краской, и увидела его. Стянув с головы наушники, она воскликнула:
— Макс! И долго ты там стоишь? Почему не сказал, что вернулся?
— Я наслаждался шоу.
На ее щеках появился румянец.
— Я… мм…
— У тебя неплохо получается. — Ему нравилось ее смущение. Она всегда так собрана, что застать ее врасплох было чертовки приятно. Несколько капель краски виднелись на ее щеках, тонкая полоска зелени украшала лоб. — Похоже, ты заодно и себя решила покрасить.
— Спасибо за идею. — Она рассмеялась. — Но комната выглядит неплохо, согласен?
— Вполне. Но ты должна была сказать мне, а не браться самой. Я мог бы пригласить маляров и…
— Я хотела это покрасить сама, — сказала она, четко выделяя каждое слово. — Это важно для меня, Макс. Я хочу, чтобы наш ребенок чувствовал себя желанным с самого начала.
Наш ребенок, подумал он, и что-то сжалось у него внутри. Он много бы дал за то, чтобы это было реальностью. Чтобы в этом ребенке было не только его имя.
— Если бы тебе не пришлось пользоваться роллером, не думаю, чтобы он чувствовал себя менее желанным.
Положив роллер на клеенку, девушка стянула перчатки и пригладила волосы.
— Мне просто хотелось сделать это самой.
— А комнату для няни ты тоже сама будешь красить?
Она стрельнула в него неодобрительным взглядом.
— Никакой няни. Никаких помощников. Я не хочу, чтобы чужие люди растили моего ребенка.
— Это хорошо, — сказал Макс, притянув ее к себе, — мне бы этого тоже не хотелось.
— Макс, — Джулия попыталась отстраниться от него, — я запачкаю твой костюм.
— Не страшно. — Его взгляд не отрывался от ее лица. Жар хлынул сквозь его тело, что становилось уже привычным для него. — У меня куча костюмов. — Его пальцы двинулись по крапинкам краски, рассыпанным по ее лицу, словно веснушки. — Надо сказать, тебе идет зеленый цвет.
— Клянусь, ты говорил это всем своим девушкам.
— Нет, только беременным.
И он поцеловал ее, отбросив на время свои сомнения, чтобы утонуть в поднимающейся волне желания.
Последняя неделя перед свадьбой пролетела в мгновение ока.
Джулия в длинном белом платье с открытыми плечами чувствовала себя принцессой, стоя рядом со своим красивым женихом в черном костюме-тройке. Дюжина гостей были самыми близкими друзьями, и, слава богу, все обошлось без эксцессов.
Ее родители решили не присутствовать на свадьбе, за что Джулия была им только благодарна.
Короткая церемония состоялась в квартире Макса, и нервы Джулии были согреты атмосферой дружеской непринужденности. Но, стоя рядом с Максом и слушая слова о взаимной любви и поддержке, Джулия подумала: а что, если я сейчас совершаю самую большую ошибку в своей жизни?
Поздно, конечно, беспокоиться об этом. Но что она могла поделать? Она любила Макса, но начала сомневаться, что он когда-нибудь позволит себе ответить на ее любовь. Даже сейчас, когда они стояли вместе и благодарили гостей за то, что те пришли к ним, она чувствовала его отстраненность.
У нее была надежда, что свадьба разрушит разделяющую их стену. Как только они дадут клятву верности друг другу, он разрешит себе хоть немного приблизиться к ней. Но пока она не видела никаких признаков этого, и сердце ее болезненно сжималось — за себя и за своего ребенка.
