Что бы сказали на это верующие люди? Что сказали бы священники? Бабушки в храме?
Как минимум, они бы сказали, что так молиться неправильно.
Но Аню не волновало, что они могут сказать. Важно лишь то, что считает правильным и неправильным она сама.
Авторитетов нет. Главные авторитеты детства — родители — остались за дверью ее нынешней жизни. И для всех, кто намерен указывать Ане, как жить и что делать, вход закрыт. Дверь заперта на три замка и заколочена гвоздями.
Восемь лет самостоятельной жизни. Аня оградила себя непроницаемой стеной от родителей, восемь лет, в течение которых зажатая, замученная, закомплексованная уродина расправляла плечи и превращалась в уверенную в себе красавицу, восемь лет счастья, когда она достигала успеха во всем, в чем хотела его достичь — эти восемь лет убедили Аню: слушать нужно только себя. Всегда и во всем нужно доверять себе и только себе — своим чувствам, собственному опыту, своим внутренним представлениям о добре и зле, о честности и лжи, искренности и фальши.
И если она сейчас чувствует, что в первый раз в жизни можно молиться, наплевав на все ритуалы — даже со стаканом водки в руке, даже блюя над унитазом, неважно, когда и где в первый раз, важно, чтоб искренне; если она чувствует, что именно это — правильно, значит, так и надо поступать.
Что бы при этом ни говорили мамы, папы, книги, наставники, бабушки, дедушки и серые волки.
Спустя час вернулся с работы Женя. Аня накормила его ужином, расспросила о делах, рассказала о том, чем сама занималась на работе.
— Кстати, — добавила она, наливая ему и себе чаю и закуривая, — я сегодня, вроде как, молиться попробовала.
Женя замер, не донеся кружку до рта.
— Что ты так смотришь? — хмыкнула Аня.
— Не хочешь рассказывать? — робко спросил он.
— Да нет, почему… Там просто рассказывать нечего. Ну, сидела, читала книжку. Потом решила попробовать. Ну, попробовала. Ничего не поняла. Потом дальше стала книжку читать. Крестным знамением себя не осеняла, с кровати не вставала. В общем, никаких особых впечатлений нет, нечего рассказывать.
Женя поставил кружку, дрожащую в его руке, на стол. Кивнул:
— Хорошо.
Аня посмотрела на него исподлобья. Любимый сидел с совершенно счастливой улыбкой на лице.
Через несколько дней Ане снова захотелось обратиться к высшему существу, в которое верит Женя. Потом — снова. На третий раз ее потянуло опуститься на колени и молитвенно сложить руки. Просить вот так, в этом положении, было естественно, это лучше всего выражало ее чувства.
Кланяться она, тем не менее, не стала. И уж тем более не стала осенять себя крестом. Еще чего не хватало — ерундой какой-то заниматься!
А еще через неделю Аня пошла в храм — на лекцию для тех, кто готовится к крещению.
Священник был добрым и милым. Аня слушала лекцию и с удивлением обнаруживала, что для того, чтобы принять крещение, от нее ничего особенного не требуется.
— В храм в джинсах и в шортах лучше не приходить, — дружелюбно объяснял священник. — По улицам, где-то в другом месте — конечно, можно в шортах, это хорошо и красиво. А в храм нежелательно, понимаете?
Он произносил это так, будто рассказывал о форменной одежде: врачу нужно носить белый халат, потому что так принято, охотнику — резиновые сапоги, чтоб ходить по болотам, пчеловоду — сетку на лице, чтоб пчелы не покусали, дачнику — старые трико, которые можно пачкать в земле. Ну а в храм — длинную юбку, закрытую блузку и платок на голове.
И в самом деле, ты же не придешь на работу в вечернем платье с голыми плечами и с разрезом до бедра? Вот и с храмом так же. Каждому случаю соответствует определенная одежда.
— Желательно приходить без косметики, — говорил священник. — Главное — без губной помады. Потому что здесь иконы целуют, от помады следы остаются.
Аня внутренне кивала. Всё было очень логично и по-человечески понятно.
Священник был ласков со слушателями и улыбался хорошей улыбкой, которая сразу понравилась Ане. При этом было видно, что священник очень хочет, чтоб все присутствующие приняли крещение, он уверен, что им от этого будет только польза, он убежден, что делает доброе дело, приглашая людей креститься.
«А почему бы и нет? — подумала Аня. — Раз всё так, то можно и креститься. Можно даже завтра».
— Если придете завтра, — сказал священник слушателям, — сегодня надо попоститься. То есть, кушать только растительную пищу. После полуночи — ничего не есть и не пить, утром не завтракать. И ночью нельзя иметь отношений с супругом.
Вот и всё. Больше от тех, кто хочет креститься, никто ничего не требовал.
«Завтра», — решила Аня.
И вот тут-то возникли проблемы.
Вообще-то, Аня могла ничего не есть по несколько дней — с тех пор, как она уехала от родителей, вкусная еда ее перестала интересовать. В детстве и отрочестве Аня заглушала едой внутреннюю боль, искала в пирожных и шоколадках радости, которой ей не хватало. В последние восемь лет этой радости стало столько, что вкусности потеряли актуальность. Аня могла неделями жить исключительно на китайской лапше из пакетиков и не испытывала от этого никаких неудобств.
Но выйдя из храма, она вдруг почувствовала дикое, неуемное желание — ей безумно хотелось колбасы.
«Я хочу завтра креститься?» — спросила себя Аня. Подумала и ответила: «Хочу». «Тогда что будем делать с колбасой?» — встревожилась она.
Желание колбасы было настолько острым, что Аня поняла — его надо исполнить. Непонятно почему, но точно надо. Всё ее существо говорило: «Да, крестись, никто не против. Но сначала — колбаса!!!»
Аня отправилась в ближайший магазин, купила палку недорогой копченой колбасы. Можно было бы потерпеть и до дома, но Аня не желала терпеть — еще чего! Ее желания — это ее желания. Никаких жертв, никакого идиотского терпения, никаких условностей! Сказано — надо, значит, надо! Аня свернула в ближайший парк, выбрала уединенную лавочку, очистила колбасу, еще раз оглянулась по сторонам и с жадностью надкусила.
