Она не пыталась подавить стоны или быть сдержанной. Не существовало никакого завтра. Было только здесь и сейчас, с губами Георгоса на ее груди. Она не знала, что ждет ее этой ночью. Знала только, что хочет того же, чего хочет он, принадлежала ему полностью, безраздельно, выполняя его волю.
Помучив другую грудь, он опустил ее на кровать и отправил рот в неистовое, исступленное путешествие по ее телу. Ни один его кусочек не остался нецелованным или необследованным. Она никогда не думала, что в ее теле таится столько наслаждений, открытых для нее его губами и языком.
Он-то их знал. Георгос показал свою опытность в обращении с женщинами, точно зная, что именно приблизит ее к экстазу, что заставит задыхаться, стонать и извиваться под ним, что заставит ее молить его не останавливаться. — Нет, не останавливайся, — вскрикнула она, когда он прекратил свои действия.
Он не остановился, заменив рот и руки своим телом, заставив ее ахнуть, задохнуться, когда она поняла, что и там он такой же большой, как везде. В горле ее застыло рыдание, глаза плотно зажмурились под напором его гигантского желания, ищущего вход в ее почти девическое тело.
Когда он вдруг достиг, казалось, недостижимого, скользнув глубоко внутрь, глаза у нее широко распахнулись. Вся неловкость исчезла, осталось единственное ощущение глубокого, удовлетворяющего наполнения. Что чувствовал Георгос, она не знала. Он по-прежнему стоял на коленях меж ее ног, подложив ладони под ее ягодицы, сосредоточившись на том месте, где их плоть слилась в одну. Лицо его было в тени, но по его неподвижности можно было предположить, что он молчаливо наслаждается их слиянием.
Его руки взяли ее за бедра и приподняли с кровати, притягивая к себе, в то время как он снова уселся на пятки. Голова откинулась назад с низким горловым стоном, лунный свет скользнул по его лицу, осветив искаженные сладостной мукой черты. Казалось, он испытывал боль, толчками продвигаясь в глубь нее, крепко прижимая ее к себе, словно жаждал, чтобы ее плоть полностью поглотила его, а потом отстраняя, чтобы слегка из нее выйти.
Иви не испытывала боли. Она испытывала глубокое наслаждение. Ее несло в штормовое море, то вздымая на гребень волны, то швыряя обратно вниз для того лишь, чтобы вознести вновь еще выше, чем раньше, все выше и выше. Ее тихие сладостные постанывания переросли почти в мучительные стоны, бедра извивались под его безжалостной хваткой, раскрытый рот втягивал воздух, глаза крепко зажмурились, и наслаждение стало действительно похоже на боль.
Не это ли он все время чувствовал? Ох нет, конечно же, нет. Он не смог бы выносить это так долго.
— Нет, нет, — застонала она, и вдруг ее охватило ощущение столь острое, столь пронзительное и восхитительное, что она вскрикнула, вцепилась в одеяло — ее накрыли пульсирующие, казавшиеся бесконечными волны наслаждения.
Она смутно поняла, что это и есть оргазм, вершина, желанный итог любовных игр. Она подозревала теперь, что никогда бы не испытала подобного с Леонидасом. В тот единственный раз она не чувствовала ничего похожего, его поцелуи и прикосновения не пробудили даже маленькой искорки настоящего возбуждения и желания.
А Георгос вызвал сумасшедшую лихорадку и мыслей и тела с того мгновения, как поцеловал ее сегодня. И все же они не любили друг друга. Ведь не любовь же то, что он проделал с ней в постели, то, что он делал и сейчас.
С ее уст слетело его имя, потерянный крик непонимания, взывавший к нему, чтобы он объяснил, как могла она чувствовать то, что чувствовала, если в этом не было любви. Чтобы он разрешил ее сомнения, чтобы крепко держал, пока это потрясающее до самых глубин ощущение не ослабит свою цепкую хватку.
Ничего этого он не сделал. Он оставался там, где и был, пока его тело не закончило содрогаться в ней, пока она не перестала вздрагивать и не затихла, обмякшая и обессилевшая. Тогда он со стоном вышел из нее и рухнул рядом на кровать, оставив ее с чувством эмоционального одиночества и такого полного физического насыщения, что у нее едва хватало сил дышать.
Последний прерывистый вздох вылетел из ее груди, и она взглянула на него. Его глаза были закрыты, грудь еще яростно вздымалась и опадала, словно он только что долго, долго бежал.
В лунном свете, заливавшем комнату, взгляд ее проследовал от массивной груди до узких бедер и того, что лежало между ними. Не совсем лежало, поняла она, его желание еще не полностью израсходовано.
Изумление в ней быстро уступило место размышлениям. Значило ли это, что он захочет проделать все во второй раз?
От этой перспективы у нее что-то сжалось в животе. Задохнувшись, она невидящим взглядом уставилась в потолок. Вынесет ли она так скоро повторное путешествие на лезвии бритвы? Путешествие к таким сладостным мукам и ощущению, что ты просто взрываешься?
Иви ахнула, когда большая ладонь вдруг покрыла ее плоский живот и начала медленно продвигаться вверх. Он повернулся набок, прикрыв глаза тяжелыми веками, провел рукой по ее правой груди, слегка сжал ее, потер большим пальцем ее сосок, еще и еще, пока он не превратился в тугой маленький шарик. Ее дыхание вновь обрело глубину и свободу, губы мягко приоткрылись.
— Если б я только знал, — непонятно сказал он, — я бы сделал это раньше.
— Знал что? — переспросила она тягучим, как патока, голосом.
— Что Леонидас не был твоим первым возлюбленным. — Опустив голову, он лизнул ее чуткий чувственный сосок и не увидел озадаченного выражения ее лица. Она была слишком поглощена тем, что он делал, чтобы разговаривать, голова ее поплыла, она вновь оказалась на бегущей дорожке, только теперь она знала, что ее ждет, страшась и желая этого больше, чем раньше.
Когда он повернул ее спиной к себе, тесно прижавшись к ней своим гигантским телом и обвив за талию твердой рукой, она сокрушенно и протестующе застонала. Но тут же замолчала, когда он отвел назад ее ногу, положил к себе на бедро и вошел в ее тело, взяв за подбородок и целуя ее задыхающийся рот.
И снова она безраздельно принадлежала ему, постанывая под энергичными действиями его языка, извиваясь под властными движениями его тела.
Второй оргазм был не менее бурным, чем первый, и оставил ее совсем без сил. На этот раз Георгос снова притянул ее к себе, одной рукой накрыв ее грудь, другую положив ей на живот. Сделал он это по-хозяйски.
— Ты прекрасна, — пробормотал он, целуя ее ухо, волосы, шею. — Прекрасна.
Иви вздохнула, странным образом сознавая, что чувствует себя куда больше женщиной Георгоса, чем чувствовала себя женщиной его брата. Может, это чувство и было чисто сексуальным, но секс оказался явно могучей силой — в высшей степени собственнической, приносящей всепоглощающее наслаждение и потребность в удовлетворении. И хотя разум говорил, что Георгоса сегодня завлекло к ней в постель лишь плотское желание, что для этих целей ему сгодились бы другие женщины, она улыбнулась в темноте — женская интуиция подсказывала, что она доставила ему полное наслаждение.
