— Как угодно. Не застраховать ли мне предварительно жизнь? — Он отодвинул свое кресло. Его улыбка выглядела так же примирительно, как керосин, когда его подливают в огонь.
— Нет необходимости, — огрызнулась она, увлекая Джеймса на танцевальную площадку. — Твое убийство я планирую на другое время, когда не будет никого вокруг, ни одного свидетеля этого счастливого события.
— Если ты находишь меня настолько невыносимым, — сказал он, обнимая ее одной рукой за талию, — то почему согласилась тогда работать со мной в комиссии?
Джеймс танцевал превосходно. А чему здесь удивляться? Он все делал превосходно — вплоть до любовных утех с женщиной, которую затем преспокойно бросал.
— У меня не было выбора. И я не желаю обсуждать эту тему.
— Но почему? — настаивал Джеймс. — Если ты так горячо симпатизируешь моему отцу, то почему бы тебе не отказаться от этой чепухи собачьей с общественной ночлежкой? Отец и его друзья заинтересованы в проекте не больше, чем я.
— Тем не менее я имею свое мнение. Не могу говорить за друзей Сета, но думаю, сам он поддержит мою идею, как только разберется в более глубоких устремлениях, стоящих за проектом.
Джеймс насмешливо хмыкнул и бесшабашно закрутил Мелоди, двигаясь по периметру танцплощадки.
— Что заставляет вас верить в это, моя драгоценная леди?
Как у него получается, что медлительный, полный сексуальности голос способен выражать такую презрительную насмешку?
— Твой отец готов прислушиваться к мнению других, — возразила Мелоди, слегка запыхавшись. — Ты же, наоборот, слишком пристрастен, чтобы смотреть за пределы своих узколобых предубеждений. Более того…
— Мелоди. — Он теснее прижал ее к себе, когда пианист заиграл медленную, мечтательную мелодию, и начал мягко переубеждать. — Я смотрю гораздо дальше, чем ты можешь себе представить. Моя четко организованная жизнь разлетелась вдребезги, стоило мне приехать сюда и начать заботиться о человеке, которого я почти не знаю.
Джеймс прижал ее руку к своей груди, как раз к тому месту, где чувствовалось сильное, уверенное биение сердца. Его дыхание шевелило волосы у нее на макушке, и прежнее мощное влечение, которое Мелоди так старалась подавить, вновь возродилось.
— И я нахожу себя все больше втянутым в жизнь других людей, — продолжал Джеймс. — И возникают новые привязанности, которых я не ожидал и которых — совершенно определенно — не желаю.
Ясно как день, что она и Джеймс — враги. Единственная проблема: и у нее и у него телесная оболочка упорно гнула свое. Все зная наперед и предвидя каждый следующий шаг, тело игнорировало все словеса и сливалось с телом другого в безграничном наслаждении, без всяких усилий скользя вместе по паркету танцевальной площадки.
— Если ты пытаешься уломать меня, чтобы я отказалась от проекта, то, боюсь, ты очень сильно недооценил мою решимость, — чуть не заикаясь, проговорила она.
— Я вообще, к сожалению, недооценил тебя. Несмотря на недостатки — а их, как я заметил, немало, — ты создание качественное, Мелоди.
Она тщетно пыталась загасить вспыхнувшие огоньки возмущения.
— О, пожалуйста, только не начинай все снова!
— Но я говорю сейчас не о твоем богатстве или происхождении. Я имею в виду человеческую доброту. Многие из тех женщин, которых я знаю, сбежали бы куда глаза глядят после представления, устроенного Сетом с этим официантом.
А как много женщин ты знаешь? Мелоди так и подмывало спросить его.
— Он был самим собой, — сказала она. — За это никто не должен просить извинения, Джеймс, сколько бы у него ни было денег в кармане. И даже вообще ни гроша.
Он отодвинулся, чтобы посмотреть ей в глаза, словно надеялся, что выловит ложь, скрывающуюся в обличье правды. Набравшись отваги, Мелоди выдержала его взгляд.
— Наши салаты, а заодно и Сет, ждут нас, — внезапно сказал он, опять сокращая дистанцию, что вызвало у Мелоди короткое содрогание. — И вообще танцевать оказалось не самой лучшей идеей. Еще минута этой приторной музыки и твоей близости, и я начну делать признания, которые завтра вызовут у меня только сожаления. Предлагаю поесть и покончить с этим.
Три недели, последовавшие за этим вечером, оказались трудными. Джеймсу потребовалась вся сила воли, чтобы держаться вдали от Мелоди. В течение дня еще можно было выдержать. Он занимал себя работой по дому, делая его более комфортабельным. Однако эти проклятые заседания комиссии — другое дело. Как он высидел на них, Джеймс только диву давался. Еще большей загадкой для него было, чем все это кончится. Тем более что возникла опасность, что дело затянется до бесконечности и не даст никаких результатов.
— Не могли бы мы прекратить толочь воду в ступе? — взмолился Джеймс, обращаясь к полному составу комиссии, когда четвертое заседание подряд грозило выродиться в политические дебаты. — Каждому дураку ясно, что общественная совесть и сбалансированный бюджет плохо уживаются, и я устал слушать, как вы оплакиваете этот факт.
— Вы можете в любой момент выйти из комиссии, — подсказала Мелоди с невинной улыбочкой, которая возмутила его, как никогда.
— Поверьте, — сообщил он ей в ответ, — я бы с удовольствием оставил вас на растерзание бюрократам, если бы это могло ускорить мой отъезд отсюда.
— Джеймс, — промурлыкала она, — благие намерения делу не помогут, но если все это становится невыносимой нагрузкой для вас, считайте, что ни у кого не будет к вам претензий.
Кто-то на другом конце стола осторожно хмыкнул, напомнив Джеймсу, что к их дуэту прислушиваются. Придав себе более благожелательный вид, он ответил Мелоди улыбкой.
— Нет, спасибо. У меня это врожденное: не могу бросить начатое дело посередине. Это очень сильно напоминает дезертирство. Но, может быть, если бы мы сосредоточились на поиске решений, не углубляясь в проблемы особенно…
Наконец-то он нажал правильную кнопку. Уже на следующее заседание Мелоди представила комиссии прекрасный план. Он позволял преодолеть препятствия, которые могут на веки вечные приковать его к Порт-Армстронгу.
Это произошло в середине марта на исходе солнечного дня, когда с первыми весенними лучами по всему городу на лужайках высыпали бледно-желтые нарциссы.
На заседании выступила Мелоди. Сидя на другом конце стола, она бросила Джеймсу вызов: пусть попробует оспорить правильность ее предложения.
— Некоторые из нас, — заявила Мелоди, — не принимают так называемую принудительную благотворительность. Есть другие члены комиссии — к ним отношусь и я, — кто считает: нельзя ждать, чтобы люди дошли до отчаяния. В дополнение ко всему обе стороны озабочены возможными расходами, которыми грозит проект такого рода. Так вот, я пришла с предложением, которое устранит все сомнения.
Очень ясно, по-деловому, думал Джеймс. И очень профессионально. Браво, Мелоди! Вслушиваясь в ее точно сформулированные соображения, вряд ли кто подозревает, что у Мелоди огня и страсти хватило бы и на трех женщин. Никто также не думает о том, что под черным костюмчиком и скромной белой шелковой блузкой скрывается нежное, благоухающее, как жасмин, тело, или о том, что у нее маленькие, совершенной формы груди и гладкая, как атлас, кожа на бедрах.
От воспоминаний на лбу у Джеймса выступила испарина. Про себя он источал проклятия. Его карандаш ткнулся в страничку блокнота, лежавшего перед ним. Там он изобразил кораблик под парусом, а на парусе — сердце. Теперь карандаш пронзил сердце, как стрелой. Проклятие! И еще раз проклятие! Почему никто не женился на ней раньше и не убрал ее подальше от него, избавив от соблазна?
И что сказали бы достойные представители городского общества, если бы узнали, что один из членов комиссии совершенно обескуражен силой влечения, какое вызвала у него леди, восхищающая их блеском своего интеллекта?
— Правильно! — неожиданно прокаркал сидящий рядом с Джеймсом член комиссии, на миг заставив его подумать, не проговорился ли он вслух. — Это единственный выход.
