— В том-то и дело, Майлс, что ничего, — ответила я кузену. — Ты словно меня не слушал, когда я говорила тебе, что они должны читаться легко, быть естественными, непринужденными.
— Какие же они у меня, по-твоему? — нахмурился кузен.
— Они у тебя высокопарные. Поверь мне, если твои герои будут говорить языком античной драмы, это не сделает твой роман более глубоким и сложным. Все это выглядит неестественно и сводит на нет все достоинства твоего слога. Нет, — опередила я Майлса, который помрачнел как грозовая туча и собрался мне что-то возразить, — ты просто послушай, как это звучит. — Я принялась зачитывать диалог, который больше всего поразил меня своей вычурностью:
«Мод подошла к серванту и начала рассматривать коллекцию статуэток — гордость Алекса.
— Да, Алекс, я никогда не сомневалась в вашем безукоризненном вкусе, который вы демонстрируете всякий раз, когда покупаете какую-нибудь вещь, заслуживающую внимания только того человека, который ценит подлинное, настоящее искусство. Но, к несчастью, мой дорогой ценитель прекрасного, подобное отношение вы распространяете лишь на вещи. Людей же вы не цените совершенно, ибо не видите в них их истинной сущности, той глубины, того двойного дна, которое является особенностью человеческой природы. Может быть, это проистекает оттого, что любование вещами в ваших глазах куда более достойно внимания, чем живое человеческое общение? Ведь людей, как это ни печально для вас, невозможно расставить по полкам, как эти восхитительные фарфоровые статуэтки, прекрасные и грациозные в своей застывшей, немой и холодной красоте…»
— И что это? — не обращая внимания на побагровевшего Майлса, продолжила я. — Огромное количество прилагательных, которые ты называешь эпитетами, гигантские предложения, в которых невозможно разобраться? Что с этим делать читателю? Он-то хочет услышать наш с тобой разговор. Разве я обратилась бы к тебе с такой огромной фразой? А ведь ты пишешь о нашем времени, Майлс.
— По-твоему, я должен угробить хорошую идею из-за того, что кому-то сложно будет прочесть несколько предложений?! — взорвался Майлс. — Между прочим, если ты не заметила, в этой фразе — характеристика главного героя! Алекс действительно ценит вещи больше, чем людей. Он скептик и циник. Люди не представляют для него особенной ценности. А с Мод он раскрывается, потому что только она может и хочет его понять!
— Я разве говорила, что идею нужно гробить?! Я придиралась к содержанию?! — в ответ налетела я на Майлса. — Да я всего лишь сказала, что тебе нужно убрать пару дурацких эпитетов и укоротить твои предложения длиной с анаконду!
— Значит, у меня дурацкие эпитеты!
— В диалогах они лишние.
— Значит, мне нужно сократить предложения?! Может, мне и слова сократить — до первых букв?!
— Послушай, Майлс… — начала было я и тут же осеклась.
По выражению моего лица Майлс понял, что я задумалась и замолчала вовсе не из-за его эпитетов и гигантских предложений. Он даже немного успокоился, во всяком случае так мне показалось.
— Ну и дура же я… — Я буквально подскочила со стула и, оставив его в полном недоумении, выскочила из комнаты. Вернулась я с дневником Элайзы и, раскрыв его перед носом у Майлса, протянула ему лупу. — Читай. — Я указала пальцем на абзац, из-за которого пришла в такое смятение.
— Господи, ну и почерк, — пробормотал Майлс. — Нет, рукопись у нее бы точно не приняли. Честь и хвала прогрессу. Если бы у прабабки был компьютер, она бы сильно упростила нам задачу.
— Читай, — зашипела я на Майлса. — Судя по тому, как Элайза прятала дневник, компьютером она бы точно не воспользовалась…
Дочитав, Майлс задумчиво посмотрел на меня.
— Значит, ты думаешь, что этот самый П.К., о котором писала Элайза, и есть Пол Кодри?
— А разве не достаточно совпадений? Давай сравним истории наших загадочных героев. Оба, и П.К. и Пол Кодри, жили в Северной Дакоте. Во всяком случае, с П.К. Элайза познакомилась именно там. Он уехал из Северной Дакоты на заработки, а потом его объявили погибшим от какой-то тропической лихорадки. Пол Кодри уехал из Северной Дакоты и его объявили умершим, как выяснилось, неверно. Кстати, вспомним об особых приметах, среди которых Алан Кодри назвал пятна на коже, оставшиеся после какого-то редкого заболевания. Чем не тропическая болезнь? И теперь, кстати, становится ясно, что привело нашего Пола Кодри в Адамс. Узнав, что невеста, считая его погибшим, вышла за другого, он отправился за ней…
— А вместо этого, — продолжил за меня Майлс, — украл медальон у нашего прадеда, ударил себя по голове и утопился в озере.
— Очень смешно, — фыркнула я. — Но медальон действительно путает все карты. Откуда он у него? Зачем он ему понадобился? А главное, кто убил этого П.К, то есть Пола Кодри?
— Только не говори мне снова, что это сделал наш прадедушка…
— А почему бы и нет? — возразила я Майлсу. — Естественно, Родерику Кампу не пришлось по душе, что его жену приехал навестить возлюбленный, о котором она столько лет тщетно пыталась забыть. К тому же мы оба знаем, что Родерик не отличался спокойным нравом. Я даже больше скажу — Элайза описывала в дневнике некоторые странности, которые он совершал, будучи в нетрезвом виде. Поэтому мне не кажется такой уж возмутительной, кощунственной и неправдоподобной мысль о том, что наш прадед мог убить человека.
— Вот-вот, возмутительной, кощунственной и неправдоподобной. — Майлс улыбнулся так, словно уличил меня в чем-то, что я все это время тщательно скрывала.
— Ты о чем? — недоуменно покосилась я на него.
— Все о том же. Об эпитетах. Ты сама произнесла только что три прилагательных подряд. А меня обвинила в неестественных, вычурных диалогах.
— Ох, дорогой кузен, ты неисправим, — вздохнула я, радуясь, что на этот раз Майлс говорит без той злости, которой были проникнуты его слова еще совсем недавно. — Я бы простила тебе этот грех, если бы он относился к речевой характеристике одного из персонажей. Но у тебя так говорят все без исключения…
— Как это — без исключения? Подай мне роман — я тебе сейчас покажу…
Да, дорогой кузен, ты действительно неисправим.
Мисс Пейн, которая решила взять на себя роль моего ангела-хранителя, а заодно личного врача-диетолога, а заодно моей совести — в тех, разумеется, вопросах, в которых я позволила ей это сделать, — вознамерилась к тому же взять на себя обязанности по обновлению моего гардероба.
Нельзя сказать, что она отпускала колкие замечания по поводу моей внешности — нет, это право сохранил за собой мой дорогой кузен — или намекала на чрезмерную мрачность и мешковатость моей одежды. Нет, мой личный ангел-хранитель продемонстрировал совершенно неангельскую хитрость: он начал каждый день потчевать меня такими вкусными и разнообразными блюдами, что я не могла отказаться от них даже тогда, когда мой желудок не желал вмещать больше ни кусочка.
