— Моя прекрасная и неприступная леди, позволено ли мне будет спросить, чем я прогневал мою королеву?
— Что ты, вовсе нет.
— Как же нет, когда да! Ты явно чем-то озабочена и печальна сверх меры.
— Я задумалась. Прости.
— Вот как? Надеюсь, мысли твои шли в правильном направлении?
— Думаю… да.
— Значит, обо мне.
Она чуть улыбнулась, но губы ее побелели.
— В каком-то смысле. Я думала о том, что сказки — это лучший из всех жанров человеческого творчества.
— Сказки? А, ну да, конечно. Валлийская волшебница и сама — сказка.
— Нет, я о другом. Просто мне вдруг показалось, что все эти истории про Синдереллу, Белоснежку и прочих — чистая правда.
— Ты похожа на Белоснежку. Только та все пела и плясала, даже когда посуду гномам мыла, а ты грустишь.
— Это просто задумчивость. Перед дальней дорогой.
— Перед дорогой? Не понимаю. А! Наверное, Кларисса подбила тебя съездить завтра в Тонбридж. Там очень красиво. Кларисса обожает тамошний монастырь. Его, кстати, строил один из Стилов. Ну не сам, конечно…
— Я уезжаю в Лондон.
Дэвиду показалось, что наступившая тишина зазвенела, словно пресловутый и никем не виданный кимвал звенящий. Он осторожно поставил на каминную полку хрустальный фужер с шампанским, боясь его расплескать.
Что-то случилось. Что-то с ее мамой? С Кларой? Нет, нет, она бы сразу сказала. Значит, это он виноват, идиот несчастный! Задел ее чем-то, расстроил, обидел.
— Прости, пожалуйста, но я не понял — зачем ты едешь в Лондон?
— Я там живу.
— Грейси, я сегодня туговато соображаю. Мне казалось, ты живешь здесь…
— Я загостилась. Слишком долго тут прожила.
— Тебе… надоело?
— Разумеется, нет! Но ведь ты уже вернулся из своей поездки, а приглядывать за Клариссой нужно было только тогда. Что же до секретарства… Клариссе мои услуги так и не понадобились, да это и к лучшему, потому что секретарша из меня аховая, это я теперь уж точно знаю, так что пора браться за ум и искать нормальную работу.
— Грейс, я сейчас в обморок упаду, хотя у меня совершенно нет опыта в подобных делах. Зачем тебе искать работу? Ты работаешь в «Стиллберд Компани», если уж на то пошло.
— Полагаю, что уже нет.
— Я не подпишу заявление!
— Дэвид, пожалуйста…
— Нет уж, это ты — пожалуйста! Объясни — ПОЖАЛУЙСТА! — что это за дикая блажь, с чего этот внезапный отъезд и откуда это перекошенное, прости за выражение, личико обиженного ребенка?! Почему ты решила уехать?
Грейс резко развернулась к Дэвиду и уставилась прямо на него. Счастье, что он так высок и приходится задирать голову, думала она, с ужасом чувствуя, как слезы набухают горячими волнами, уже текут из глаз…
— Дэвид… Я была здесь счастлива. Так счастлива, как, возможно, уже не буду никогда. Но сказки вечно не длятся. Они должны заканчиваться. Алиса говорила, что если сказку долго тянуть, то она может лопнуть. Я не хочу, чтобы она лопалась. Я увезу ее в своем сердце, и она будет согревать меня…
— Откуда ты нахваталась этой романтической бредятины? Из любовных романов? Стыдись, Грейс Колмен, ты же филолог! Самая прекрасная сказка — это наша жизнь, и я намереваюсь приложить все силы к тому, чтобы она была ОЧЕНЬ долгой и счастливой…
— Дэвид… Кто я здесь?
Он опешил.
— Как это? Ты — Грейс…
— Я сама знаю, что я — Грейс. Кто я в этом доме? Кто я для тебя?
— А ты не знаешь?
— Не знаю!
— Так! Отлично. Значит, ты полагаешь, что можно вот так, легкомысленно, наплевав на чувства мужчины, который тебя любит, взять и уехать? Только потому, что тебя неожиданно одолел кризис самоидентификации? Кто ты, Мартин Иден!
— Не надо смеяться, Дэвид…
— Я не смеюсь, дьявол меня разрази! Я в бешенстве! Ты что возомнила-то? Что можно безнаказанно считать меня тем, чем ты меня считаешь? Ты же фактически сейчас назвала меня подлецом!
— Нет!
— Да! Ты дала понять, что Дэвид Стил, известный своим высокомерием сноб голубых кровей, хладнокровно использовал свое служебное положение и соблазнил несчастного менеджера младшего звена…
— Прекрати!
—…Хотя на самом деле отлично знаешь, что все было совсем не так, что мы сделали это только потому, что не можем жить друг без друга, что только вместе нам хорошо, что мы хотим друг друга, наконец!
— Но я…
— Почему ты притворяешься, что не знаешь?
— Чего не знаю?
— Того, что я люблю тебя! Того, что я хочу быть с тобой, только с тобой, навсегда с тобой, вопреки всему с тобой!
— Дэвид…
— Что — Дэвид? И не надо этих разговоров насчет того, что я тебе этого никогда не говорил! Говорил. Тысячу раз говорил, а теперь вообще рта не закрою! Буду будить тебя по ночам и говорить. Звонить с работы и говорить. И все это, заметь, совершенно бескорыстно, потому что ТЫ-ТО как раз ничего такого мне никогда не говорила.
— О, Дэвид…
— Уже лучше. Попробуй еще.
— Дэвид, я…
— Ну же!
— Я люблю тебя. Больше неба, больше солнца, больше жизни. Я люблю тебя, я хочу тебя, я не могу без тебя дышать.
— Грейси…
— Я умру, если ты меня разлюбишь.
— Хорошо…
— И сейчас я хочу, чтобы ты меня…
— Ах, бессовестная!
После этого в библиотеке на некоторое время все разговоры прекратились.
Когда угли в камине подернулись пеплом, а нетронутое шампанское в фужерах выдохлось, Дэвид, лежа на медвежьей шкуре, пошевелился и крепче прижал к себе Грейс. Он был абсолютно счастлив.
Грейс уткнулась лицом ему в подмышку, замурлыкала, как довольная кошка, умирая от нежности и любви.
— Дэвид…
— Да?
— Почитай еще.
— Погоди, дай полежу. Ты меня измучила, ненасытная валлийка.
— Это ты меня… зацеловал! Ну почитай…
Он со вздохом поднялся, потянулся, и Грейс засмеялась, прикрывая растопыренными пальцами блестящие от возбуждения глаза.
— Ты красивый.
— А ты прекрасна.
— Ты очень красивый и умный. Ты лучше всех.
— Конечно. Иначе я не смог бы отбить тебя.
— У кого, дурачок?
— У всего остального мира. У миллионов мужчин, которые только и ждут, чтобы бросить этот мир к твоим ногам.
— А знаешь… На меня ведь никто раньше и внимания не обращал.
— Так я и поверил. Я-то помню, как мистер Сэмюэль с тобой танцевал. Пять танцев подряд. А мистер Сэмюэль с кем попало не танцует.
Они рассмеялись хором, а потом отправились за бесценной книгой. И снова Дэвид торжественно и нежно читал древние и вечные строки, а Грейс хотелось плакать от счастья и нежности.
Закончив, Дэвид отнес Библию на место и поманил к себе Грейс. Она подошла, прижалась к нему горячим бедром, взглянула вопросительно.
