И белый волк пришёл – шагнул из красно-серой мглы сомкнутых век. Цветанка увидела его морду совсем близко перед своим лицом, а в следующий миг волк обратился в сгусток тумана, который влетел ей в живот. От толчка Цветанка пошатнулась, дыхание сбилось, а глаза сами распахнулись. Выдох… Медленный, как вечность, будто она выпускала из себя воздух всего мира. Из ноздрей Цветанки струился морозный пар – среди лета.
Чёрный зверь, подойдя вплотную, обнюхал ей лицо, шею и грудь, издал дружелюбный скулёж и, к удивлению старца, отошёл назад, не причинив вреда. Повинуясь руке бабушки, Цветанка повернулась на негнущихся ногах и зашагала к берегу. Едва они ступили с мостка на землю, как что-то невидимое с упругим толчком вылетело у Цветанки из груди, снова сбив ей дыхание.
Она едва не рухнула на колени в ягодную россыпь под ногами, и только бабушкина рука, крепко вцепившаяся Цветанке чуть выше локтя, помогла ей устоять.
«Без толку с ним разговаривать, – устало прошелестело рядом с ухом. – Он ничего не видит, он ещё более слеп, чем я. Идём…»
По дороге живое тепло постепенно возвращалось в тело Цветанки. Ощущения после соединения с призрачным волком остались очень странные и тяжёлые, как ночная скорбь, как тоска, зовущая в неизвестность. Комок печали засел где-то в груди и бился вторым сердцем, холодным и студенистым.
Они снова плелись по улицам мимо костров – как погасших, так и ещё действовавших. Странная бесчувственность овладела Цветанкой: при взгляде на охваченные огнём человеческие останки её уже не выворачивало наизнанку, зрелище стало чудовищно привычным. Наверно, огонь её выжег дотла, когда она бросала в костры яснень-траву…
«Бабусь, – хрипло спросила Цветанка, щурясь от пропитанного запахом горелой плоти дыма. – Тот старик сказал, что ты сорок лет назад ушла оттуда… Ты что, была… волхвом?»
«Скрывать нет смысла, внученька, – вздохнула бабушка. – Служила я когда-то Маруше вместе с Барыкой. Довелось мне в молодости ослепнуть… А Барыка пообещал сделать мои глаза снова зрячими взамен на моё служение. Я согласилась – так я шибко прозреть хотела. Принёс он жертву, кровью мои глаза промыл, и стала я снова видеть солнышко красное… Обучил он меня многим премудростям, травному искусству, заговорам. Обо всех травах рассказал, кроме одной – яснень-травы. Считал, видать, что мне о ней, запретной, лучше и не знать… Вот только случилось мне однажды на одну полянку наткнуться, а там – трава неведомая под луною мерцает, словно инеем покрытая! Искрит-переливается… Подивилась я такой красоте, такому чуду чудному, да и нарвала себе этой травки немножко. Хотела у Барыки спросить про неё, да не успела: сок из её стеблей на руки мне попал, а с рук – на хлеб, который я ела. Вот тут-то я и прозрела по-настоящему. Увидела я хмарь, и страшно мне стало. На Барыку глянула, а у него вместо лица человечьего – харя звериная! Не смогла я больше Маруше служить, ушла от капища подальше… А Барыка меня проклял. Вот после этого и начал свет снова меркнуть у меня в глазах. Оттого и не лечится моя слепота никакими травами, никакими заговорами: Марушиным подарочком было зрение моё. Что она дала, то и взяла назад, когда я ей служить перестала… Света белого мне стало уж не разглядеть, а вот хмарь-то до сих пор даже слепыми глазами вижу. Вот так оно вышло, внученька».
Долго молчала Цветанка, когда они пришли домой. Перебирала мысленно узоры Ивиного платка, тонула в шелесте вишнёвого шатра и содрогалась от звона свадебных колокольцев Нежаны. Хоть и покинул её сгусток тумана, но «второе сердце» внутри осталось, и оно подсказывало ей, что в помощники себе нужно взять волчью ночь…
По улицам бродило много кур, чьи хозяева погибли от болезни (хоть Гудок и считался городом, но хозяйства имелись у многих). Часто имущество полностью вымерших семей присваивалось соседями, а иногда и выжившие воры из шайки Ярилко находили, чем поживиться. Шагая по пустынной улице, Цветанка огляделась по сторонам. Убедившись, что никого нет поблизости, она принялась без особого зазрения совести ловить бесхозных птиц. Те носились, как угорелые, невысоко подлетая и всполошённо кудахча, но Цветанке удалось поймать трёх. Свернув им головы, она засунула их в мешок и поспешила домой.
Двух она тут же ощипала, выпотрошила и зажарила, накормив ребят, а третьей только вспорола живот и зашила туда тряпицу, смоченную остатками отвара яснень-травы.
«Что у тебя на уме?» – почувствовав что-то, забеспокоилась бабушка.
«Думаю, я знаю, как помешать жертвоприношению, – ответила Цветанка. – А завтра мы с тобой пойдём искать ту полянку с яснень-травой. Ты будешь мне говорить, куда идти, а я поведу тебя. Отыщем уж как-нибудь».
Бабушка заохала, но Цветанка сказала твёрдо:
«Бабусь, нельзя это так оставлять. Нельзя допустить, чтоб девчонок убили ни за что ни про что, потому что какой-то чокнутый старик, обожравшись мухоморов, вообразил, что несёт народу волю богини! Ни в какой гнев Маруши я не верю. Нам нужна яснень-трава, только она поможет! Муха, Конопатый и Кулёма должны были помереть уже давно, но, выпив отвара, до сих пор живы – вот во что я верю».
Когда стемнело, она прихватила с собой курицу с начинкой и выскользнула из дома. «Второе сердце» в её груди звало белого волка, а ноги несли в сторону Озёрного Капища.
Ночью это место выглядело ещё более устрашающим. Сухие ветви деревьев, будто чёрные кривые руки каких-то чудовищ, простирались над головой Цветанки, и в их переплетении ей мерещились причудливые очертания жутких харь с пустыми глазами и разинутыми ртами. Между стволами скитались зеленоватые призрачные огоньки, не находя покоя и не замирая подолгу на одном месте – будто души замученных жрецами жертв. Какие-то далёкие стоны, уханье, скрипы, треск – все эти звуки из непонятных, невидимых источников заставляли заледеневшую от страха Цветанку бежать быстрее. Какие твари тут водились, чем они питались? Может, и человечинкой были не прочь полакомиться? Она старалась об этом не думать, но всякий раз еле сдерживала крик ужаса, когда под ногой с громким треском ломалась сухая ветка.
Над капищем собралась целая стая таинственных огоньков, озаряя его мертвенно-зеленоватым светом и придавая ему колдовской и жутковатый вид. Но не само место поклонения тёмной богине было целью Цветанки: она присела на землю в стороне от него, за густыми кустами, закрыла глаза и стала мысленно призывать своего призрачного товарища. Волк явился на зов и сгустком холодного тумана ворвался ей в грудь, заставив выдохнуть струю морозного воздуха. Поднявшись на ноги, Цветанка открыла глаза… Страшный лес преобразился: мрак рассеялся, пространство меж стволами наполнилось зелёным и голубоватым сиянием, в переливах которого таилась своеобразная, холодящая красота. Расцвеченный таким образом лес уже не выглядел жутко, и Цветанка, как заворожённая, озиралась, обнаруживая вокруг себя множество удивительных существ, которые до сих пор были скрыты в черноте ночи. Какие-то жучки с совиными головами, ящерки с широкими зубастыми улыбками и кожистыми многослойными воротниками на шеях, сиреневокрылые змейки и совсем уж непонятные мохнатые зверьки с телом куницы, хвостом зайца и маленькими рожками, как у косули. Глазищи этих зверьков пугали своей человеческой разумностью. Вся эта живность продолжала заниматься своими делами, не проявляя к Цветанке никакого интереса.
